У Чердынцева голова была замотана мокрым полотенцем.
– О, Казанова! – обрадовался Дукалис.
Начальник дежурной части и выписавшийся из больницы капитан положили Ларина в угол и примостились у гостеприимного стола.
Казанова выставил на стол две бутылки розового портвейна и тут же поведал коллегам о незабываемом эротическом вечере, случившемся у него три дня назад.
Она – длинноногая блондинка лет девятнадцати с бархатной загорелой кожей, с пятым номером бюста, в красивейшем кружевном нижнем белье, на роскошной широкой кровати под балдахином.
Он – в семейных трусах, с биноклем, в доме напротив…
* * *
Улизнув с помощью Мухомора из разгромленной мастерской сапожника, оперативники долго плутали по городским закоулкам, надеясь для начала найти безопасное место, чтобы перевести дух и наметить планы на ближайшее время. В конце концов они вернулись на морской берег, где не так давно оприходовали бутылку “Пятизвездной”.
Результаты их достаточно непродолжительного совещания свелись примерно к следующему.
Во-первых, несмотря на задание начальства, надо постараться выяснить судьбу самого Мухомора и помочь ему выбраться из контрразведки. Что шеф находится именно в этом заведении, оперативники не сомневались, зная об особой “любви” силовых ведомств друг к другу. Ни один нормальный сержант в дежурной части, куда привели выпившего “чекиста”, не преминет немедленно доложить об этом во все инстанции, вместо того чтобы, побратавшись, распить бутылку и отпустить восвояси, как коллега коллегу.
Точно так же не приведи Господь менту попасть в поле зрения конкурирующего ведомства. Забьют в “клетку” в точном соответствии со всеми нормами закона.
Во-вторых, естественно, следовало отыскать и сгинувший шкаф.
И делать это нужно было, очевидно изыскав способ выкрасть его из той же контрразведки, схватившей подполковника Петренко.
Решение единственного вопроса, вызвавшего затруднения у друзей, напоминало старую притчу о коте и мышах. Однажды на мышином совещании мудрые зверьки постановили повесить на шею прожорливого кота колокольчик, дабы заранее знать о приближающейся опасности. Под бурное “одобрям-с!” решение было принято. Все испортил один старый мышак, который, поаплодировав верно выбранному пути, осведомился: “А кто, простите, наденет колокольчик на шею кота?”
Точно также и менты, решив, что нужно проникнуть в контрразведку, долго не могли сообразить, каким образом это сделать.
В конечном итоге они решили “пойти в народ”, а говоря проще, порознь прогуляться по городу и попытаться завести какие-нибудь полезные знакомства по принципу: “Оперативника ноги кормят”. Решение было принято единогласно.
– Может, сфотографируемся на память? На всякий случай, – неуверенно предложил Вася, поправляя висевший на груди “полароид”.
– На всякий случай ты его держи крепче, – возразил Плахов. – Чтобы не украли по дороге. И удачи нам. Встречаемся на этом же месте.
* * *
Общими усилиями УАЗик был поставлен на четыре колеса, но ехать он все равно не захотел.
Недорезов горестно ощупал наполовину въехавший в салон двигатель, постучал сапогом по шинам, несколько раз повернул ключ в замке зажигания и беспомощно развел руками.
Так что ехать обратно в РУВД пришлось не на двух, а на одном “козелке”.
Ввосьмером.
Бадягина и Перетеркина отпустили после того, как Перетеркин клятвенно пообещал перенести деятельность “агента” Лехи Бадягина на территорию соседнего РУВД.
На том и расстались.
Не приходящего в сознание Твердолобова и одного из сержантов запихнули в “собачник”, остальные кое-как устроились в салоне. Причем Соловец занял переднее пассажирское кресло, согнав с него пузатого патрульного.
По пути главный пэпээсник предался воспоминаниям о своей знакомой по кличке Графиня, к которой он намеревался зарулить после окончания рабочего дня. Недорезов десять минут слушал излияния сержанта, а потом спросил:
– Она, наверное, вся из себя такая аристократка, раз ее Графиней называют?
– Не, – помотал головой старший наряда. – Ей просто один раз в кабаке графином по башке заехали.
Столь неожиданная расшифровка прозвища девицы произвела неизгладимое впечатление на водителя, и УАЗик съехал в кювет.
С полчаса ментовский внедорожник пытались общими усилиями вытолкать обратно на дорогу, для чего даже открыли “собачник” и выложили из него Твердолобова, дабы снизить вес автомобиля.
Но тщетно.
Наконец Соловцу надоело упираться плечом в задний борт с надписью “6 WD” и вдыхать вонючий сизый дым, рвущийся из ржавого глушителя, и он выбрался на дорогу, чтобы тормознуть какой-нибудь аппарат помощнее и тросом вытащить “козла” из кювета.
Добровольные помощники не заставили себя долго ждать.
Ровно через две минуты возле голосующего майора остановился “хаммер” песочного цвета, поехало вниз зеркальное боковое стекло, и на Соловца уставилась довольно ухмыляющаяся бритоголовая братанская харя.
– Че, орелики, застряли? – осведомился пассажир джипа стоимостью сто восемьдесят тысяч полновесных американских долларов.
Водитель “хаммера”, товарищ не менее обширных телесных габаритов, сардонически хохотнул.
– Застряли, – развел руками майор.
– Ща поможем! – пообещал управляющий вседорожником браток. – Ща все будет правильно!
“Хаммер” съехал в кювет, притерся к милицейскому УАЗу и начал реветь двухсотпятидесятисильным дизелем, взрывая мерзлый песок огромными колесами с трехдюймовыми грунтозацепами. Затем заокеанский джип легко преодолел откос, возвратился на шоссе, и из правого бокового окна высунулась все та же довольная харя.
– Ну че, знатоки, поняли, как надо? – заржал пассажир “хаммера”, и четырехколесный монстр, способный преодолевать броды глубиной до метра, спокойно покатил дальше.
Красный от ярости Соловец начал кричать что-то обидное, подпрыгивать на одном месте и в порыве безумия обозвал братков “козлами”, о чем тут же сильно пожалел.
Вседорожник остановился, в открывшийся люк высунулся смурной верзила.
– А в лоб? – Бугай показал кулак размером с голову Соловца.
Майор отпрыгнул назад и, кувыркаясь, полетел с обрыва вниз, зацепив по дороге Котлеткина.
Из соображений конспирации остальные стражи порядка сделали вид, что произошедшее их совершенно не касается и что они вообще не знакомы ни с Соловцом, ни с Котлеткиным.
Верзила хмыкнул и надавил на газ, оставив после себя запах бензина, двух ментов в канаве и добрый совет насчет того, кому и куда следует пойти.
* * *
– С чего бы начать поиски? – размышлял Игорь Плахов, неторопливо шагая в сторону от моря. – “С картинки в твоем букваре”? Но последний раз эту книжицу я держал в руках лет двадцать назад. “Родительский дом – начало начал”? Это только для обнаглевшего попугая Кеши, который и так в любой момент может вернуться в теплую квартирку. “Есть у революции, начало”? Не пойдет: “нет у революции конца”. Какой ужас! “Утро начинается с рассвета”? При чем тут утро, если солнце уже начинает клониться к горизонту. “Where do I begin to tell the story of how great a love can be” [С чего мне начать историю о том, как сильна бывает любовь (англ.)]? Эту песню лучше рекомендовать в качестве девиза задержанному уголовнику, а не оперу. Что там у нас есть еще? “С голубого ручейка начинается река”? Эта песня явно для талантов Бори Моисеева, хотя…
Игорь вдруг сообразил, что мыслит в нужном направлении.
“Правильно! По поводу голубизны пускай разбирается полиция нравов, а для нас важнее, с чего начинается дружба. С бутылки”.
И Плахов, спросив дорогу у случайного прохожего, отправился на местный базар, где, по его расчетам, обязательно должна быть какая-нибудь распивочная.
Правильно!
Вначале было слово!
Потом из него родился тост.
* * *
Портвейн пили под нескончаемый бубнеж Казаковы, повествующего о своих успехах на любовном фронте. Успехи в большинстве своем были выдуманными, но слушателей это не смущало. Ибо похвастаться своими Дукалис и Чердынцев не могли по причинам полного отсутствия таковых. Причем не из-за каких-то проблем с эрекцией, а исключительно по причине невероятной загруженности на работе.
У Казанцева была хотя бы фантазия.
В момент произнесения последнего тоста очнулся Ларин, из-за чего Чердынцев чуть не захлебнулся портвейном. Зная характер оперативника и его тягу к насильственной экспроприации чужого добра, особенно если речь шла о спиртосодержащих продуктах, начальник дежурной части залпом махнул свой стакан и потом минут пять кашлял, а хозяева кабинета попеременно стучали его по спине ладонями.
Еще через четверть часа, когда опера коллегиально соображали, где бы им раздобыть деньги на продолжение банкета, под окнами заревело, захрипело и задребезжало – это прибыл набитый под завязку УАЗик и встал под объявлением: “Машины не ставить! Штраф – удар лопатой по стеклу”. Из “козелка” выгрузились Соловец и Котлеткин и продрогшие Недорезов и трое пэпээсников. Затем вытащили из “собачника” упирающегося Твердолобова, подталкиваемого сзади угрюмым сержантом.
