Игобану матери.
Б. Брайнин
** *
Японская трагедия: отец - рикша, мать - гейша, сын - Мойша.
* * *
На выставке в Сокольниках демонстрировалась японская электроника будущего. Люди смотрели на экспонаты и диву давались. Японский гид чтото зажал в кулаке и спрашивает нашего посетителя:
- Сто у меня в руке? Сто у меня в руке?
Посетитель решил пошутить:
- Телевизор!
- Правильно! А сколько стук?
* * *
Кабинет начальника - хатахама, секретарша начальника - сукахама, кабинет секретарши - хатасуки, неважно одетая женщина - кимоно-то хуевато.
* * *
Развод по-японски: по просьбе мужа жена сделала себе харакири.
* * *
Я не знаю, как у вас,
А у нас в Японии
Семь врачей в пизду смотрели
Ничего не поняли.
"ТИПУН ТЕБЕ НА ТВОЙ ВЕЛИКИЙ, МОГУЧИЙ,
ПРАВДИВЫЙ И СВОБОДНЫЙ РУССКИЙ ЯЗЫК.
Б. Брайнин - И. Раскину
Беседа Иосифа Раскина с писателем и журналистам Олегом Юлисом
Ю.: Ничего, что твоя машинистка... Как ее зовут?
Р.: Лиза. Но она далеко не просто машинистка. Это для тебя весь мир состоит из говна, и только ты один да еще Набоков возвышаетесь над всем человечеством. Лиза - высокообразованная женщина, знает в совершенстве не один язык... Она олицетворяет собой саму интеллигентность. Ее как редактора высоко ценят в Институте языкознания и в Институте востоковедения... И вообще, Лиза - это уникальное явление. Ну ладно, извини, я тебя перебил. Я всегда всех перебиваю...
Ю.: Вот первый вопрос: скажи, пожалуйста, твоя книга, три тиража которой издали и еще восемнадцать издадут (а ты всетаки останешься таким же бедным, и твои расходы будут превышать доходы), так вот, скажи мне, пожалуйста: это твой ребенок? Я говорю о книге. В какой мере это твое детище?
Р.: Попробую ответить. Меня иногда спрашивают: почему на обложке ты пишешь свою фамилию, там авторы Арканов Жванецкий, Губерман... Там Исаковский... Но это мое детище, потому что я вставляю в эту книгу только то, что прошло через меня. Это моя жизнь. Там песни о Сталине времен войны, которые мы пели...
Ю.: Скажи, пожалуйста, твоя жизнь уродлива?
Р.: Конечно, уродлива! Но она моя. Я думаю, что в XX веке жизнь любого человека в любой стране почти всегда уродлива. Мне кажется, что в XVIII и XIX веке были жизни более удачные и менее удачные, но они были не так уродливы, как наши.
Ю.: Жизнь Христа не кажется тебе уродливой?
Р.: Я ее не знаю.
Ю.: Ты веришь, что это исторически существовавший человек?
Р.: Конечно! Я убежден в этом.
Ю.: И во воде он ходил? Яко посуху?
Р.: А можно анекдотом?
Ю.: Конечно.
Р.: Христос ведет своих учеников по воде, яко посуху. К нему подходит апостол Андрей и говорит: "Учитель, там Петр тонет". А Христос говорит: "Передай ему, пусть не выебывается, а идет, как все, по камушкам".
Ю.: Так-то ты веришь!.. Скажи, а жизнь твоей жены уродлива - ну хотя бы потому, что она с тобой связала судьбу?
Р.: Да.
Ю.: Ты себя чувствуешь виноватым перед ней?
Р.: Ты знаешь, и да и нет... У женщин есть великий инстинкт. Два инстинкта правят жизнью на этой земле: инстинкт мужчины - это инстинкт ебаря, добытчика, хозяина, и инстинкт женщины - инстинкт материнства, инстинкт разума. Женщина всегда более расчетлива, более разумна. Мужчина более страстен, более честен в чувствах. Он может выебать бабу и забыть через минуту. Женщина - нет. Я думаю, что моя жена ошиблась во мне во многом, но во многом не ошиблась. Думаю, что ее жизнь можно назвать немножко несчастливой, но она не уродлива. Знаешь, жизнь уродлива, когда человек уродлив.
Ю.: Прекрасно! Остановимся на этом. Ведь это прямо афоризм Ларошфуко. А скажи, пожалуйста, анекдоты нужны, потому что они заставляют людей смеяться?
Р.: Нет. Главное, почему я собрал эту книгу: анекдоты в XX веке, особенно в нашей стране, - это квинтэссенция мудрости...
Ю.: Но смеяться они тоже заставляют?
Р.: И смеяться, конечно.
Ю.: И смеяться. Жизнь безобразна и уродлива, но над ней можно и смеяться, а не только огорчаться и плакать.
Р.: У меня был когда-то приятель, немного похожий на тебя. Он был потрясающе умный, совершенно необычный, и в то же время он был ужасный человек. Он считал, что ему все позволено, что все люди - говно, а вот он - это он. И вот мы както с ним говорили, это было лет 30 назад, что-то о советской власти, о политике. И он говорит: "Знаешь, если ты мне дашь 10 рублей, то я тебя прекрасно сагитирую против советской власти, а если дашь 5 рублей, я тебя великолепно сагитирую за советскую власть". Ты знаешь, я всегда спрашиваю: "Этот человек хороший или плохой?" А вот к старости я начинаю понимать: нет белого и черного. Умный человек тебе докажет, что такой-то - хороший, и он же докажет; если ему надо, и искренне докажет, что это плохой человек,
Ю.: А ты умеешь смотреть с обеих сторон?
Р.: Я стараюсь. Я очень стараюсь быть объективным. Кстати, многие из моих достаточно умных друзей считают, что человек не может быть объективным. Я думаю, что может.
Ю.: Объективность - это и значит находиться посередине между двумя точками зрения.
Р.: Может быть, ты здесь и прав. Объективность - это значит как можно больше абстрагироваться от своего видения, от своих мозговых клеток.
Ю: Ты бывал в комнате смеха?
Р.: В детстве часто бывал.
Ю.: Ты заразительно смеялся?
Р.: Очень. Я всегда, когда вижу что-нибудь смешное, хохочу очень заразительно. Я даже над собой смеюсь.
Ю.: А если ты попадаешь в комнату, где самые обычные зеркала, но их много, и ты видишь 20-30 собственных отражений?
Р.: Меня бы это очень раздражало.
Ю: Раздражало... Понимаешь ли ты, что мог бы быть совсем другим, если бы жизнь сложилась по-другому, и у тебя могло бы быть 20-30 других обличий?
Р.: Что понимать под словом "другой"? Да, я, может быть, не занимался бы книжной торговлей. Хотя я считаю, что нашел в этом себя. Может быть, я не любил бы юмор, - но не думаю: все-таки это гены... Как бы моя жизнь ни сложилась, я никогда бы не смог убить человека. Не смог бы даже ударить...
Ю.: И ты не допускаешь, что мог бы стать преступником, политиком, мерзавцем, что терпеть не мог бы анекдоты?
Р.: Я немножко мерзавец и сейчас, и немножко преступник. Когда я был маленьким, я воровал у соседей деньги из карманов. Когда мне было девять лет, я из дома украл страшно дорогую, ценную вещь...
Ю.: Понимаешь ли ты, что все люди, которые провинились перед тобой, не понравились тебе, оттолкнули тебя, - что они не виноваты в этом, что так уж сложилась жизнь?
Р.: Конечно. В ярости я могу это забыть, но потом я это вспоминаю и понимаю. Осуждать легче всего. Тяжелее всего понять.
Ю.: Наша беседа похожа на то, как два попутчика в купе встретились и начинают разговаривать. Мы с тобой надеемся на интересный разговор. Или, может быть, это похоже на то, как знакомятся юноша и девушка? Мы надеемся на удачу. Что ты в грязь лицом не ударишь, что я задам тебе умные вопросы. Они надеются, что полюбят друг друга...
Р.: Нет, все это не похоже. Это похоже на беседу умного человека с мудаком. В данном случае я считаю тебя человеком даже не просто умным, а человеком действительно от Бога.
Ю.: А почему ты себя считаешь мудаком?
Р.: Потому что я мудак.
Ю.: Почему ты мудак?
Р.: Ну потому что я дикий невежда. Я начал читать, когда мне было пять лет. И читал страшно много. И в то же время я очень многого из того, что считается необходимым для нормального человека, не читал. Я могу тебе сказать, тебе, кто считает выше себя только одного Набокова...
Ю: Ты заблуждаешься. Я всех великих писателей считаю великими людьми и ставлю выше себя.
Р.: Нет, ты мне говорил, что выше тебя только Набоков, Ходасевич и кто-то еще, не помню.
Ю.: Не было такого!
Р.: Я немного нервничаю, разговаривая с великим человеком. Ты от Бога, а я даже Достоевского не читал. С начала до конца не прочел ни одной книги Достоевского. И даже не начал ни одной книги Набокова. Зато прочитал все тридцать томов Горького, в детстве - Гюго с первого тома до последнего. Мне так захотелось - все пятнадцать томов прочитать. Бальзака читал, там еще что-то... Поэзия - я страшно любил Константина Симонова, почти всего знал наизусть. А Пастернака я не знаю, Цветаеву не знаю, Ахматову... То есть я знаю, что есть такие поэты, читал их стихи...
