— А вот и доктор, милочка. Когда Еве было десять и она болела менингитом, вы добирались к нам сквозь метель, помните, доктор Бриджес?
Ева понимала, что доктор Бриджес уже давно устал от того, что Руби считала его почти членом семейства Сорокинс. Она села и прижала к груди подушку.
Доктор Бриджес навис над Евой. В твидовом кепи и стеганой куртке он больше походил на фермера, чем на терапевта. Гулким голосом он произнес:
— Доброе утро. Ваша матушка говорит, вы уже неделю не встаете с постели, это так?
— Так, — кивнула Ева.
Руби присела на краешек кровати и взяла дочь за руку.
— Она всегда была здоровенькой девочкой, доктор. Я ведь кормила ее грудью до двух с половиной лет. Совсем испортила свои бедные сисечки. Теперь они точь-в-точь как воздушные шары, которые сдулись в тряпочки.
Доктор Бриджес окинул Руби профессиональным взглядом. «Гиперактивная щитовидка, — подумал он, — и красное лицо. Наверное, выпивает. И эти черные волосы в ее-то возрасте! Кого она надеется обмануть?»
— Мне бы хотелось вас осмотреть, — сказал он Еве, а затем обратился к Руби: — Позвольте нам потолковать наедине, пожалуйста.
Руби обиженно встала — она-то собиралась подробно изложить доктору весь анамнез дочери — и неохотно вышла в коридор.
— Когда закончите, вас будет ждать чашечка чая, доктор.
Бриджес вновь переключился на Еву:
— Ваша мать утверждает, что с вами все в порядке… — Он замялся и добавил: — Физически. — Затем продолжил: — Перед визитом я посмотрел вашу карту и обнаружил, что вы уже пятнадцать лет не обращались за консультацией. Можете объяснить, почему вы неделю не встаете с постели?
— Нет, не могу, — вздохнула Ева. — Я чувствую себя уставшей, но все, кого я знаю, такие же «выжатые лимоны».
— И как давно вы чувствуете усталость? — спросил доктор.
— Семнадцать лет. С тех пор, как родились близнецы.
— Ах да, — сказал он, — двойняшки. Одаренные дети, верно?
— Вы бы видели мою гостиную, — донесся с лестницы голос Руби, — она вся заставлена чудесными математическими призами, которые они выиграли.
Доктор не удивился такой новости: он всегда считал, что близнецы Бобер страдают расстройствами аутического спектра. Но Бриджес строго придерживался презумпции неболезни. Если пациенты не жаловались, он оставлял их в покое, причисляя к здоровым.
Руби, делая вид, что протирает от пыли перила, заглянула в приоткрытую дверь и зачастила:
— А еще у меня ужасное давление. Когда в последний раз его мерила, врач в больнице — чернокожий такой — сказал, что никогда ничего подобного не видел, мол, мое давление ниже, чем задница у многоножки. Он даже сфотографировал показатели на свой телефон. — Руби пошире распахнула дверь и продолжила: — Простите, но мне необходимо сесть. — Она качнулась в сторону кровати. — Чудо, что я еще на этом свете. Я ведь уже умирала два или три раза.
Ева раздраженно перебила:
— Так сколько же раз ты умирала? Два или три? Нельзя так наплевательски относиться к собственной смерти, мама.
— Смерть не так плоха, как ее силятся представить, — убежденно сказала Руби. — Просто летишь, летишь по длинному туннелю к золотистому свету… не так ли, доктор? — Она повернулась к Бриджесу, который готовился взять кровь на анализ из вытянутой руки Евы.
Начав набирать кровь в шприц, доктор объяснил:
— Туннель — это иллюзия, вызванная гипоксией головного мозга. Кислородное голодание обеспечивает вам белый свет и чувство умиротворения. — Он поднял глаза на недоумевающее лицо Руби и добавил: — Мозг не хочет умирать. Считается, что яркий свет — сигнал тревоги.
— Значит, на самом деле, пока я была в туннеле, я вовсе не слышала, как Джеймс Блант пел «Ты красива»?
— Остаточные воспоминания, скорее всего, — пробормотал доктор. Он перелил кровь Евы из шприца в три маленькие пробирки, наклеил на каждую ярлык и положил в сумку. Затем спросил у Евы: — На этой неделе у вас что-нибудь болело?
— Сама я физической боли не испытываю, нет, — покачала головой Ева. — Но, пусть это звучит безумно, я словно впитываю в себя страдания и печали других людей, и это сильно выматывает.
Бриджес слегка рассердился. Его кабинет находился неподалеку от университета, вследствие чего у него хватало придерживающихся современного оккультизма пациентов, которые верили, будто кусок лунного камня или хрусталя способен вылечить их бородавки на гениталиях, мононуклеоз и многие другие болячки.
— С ней не происходит ничего особенного, доктор, — встряла Руби. — Это тот самый синдром. Который пустого гнезда.
Ева отшвырнула подушку и закричала:
— Да я считала дни до их отъезда из дома с момента их рождения! Меня словно захватили в плен двое инопланетян! Единственное, о чем я мечтала все эти годы, — улечься одной в постель и оставаться там сколько захочется!
— Ну, это не противозаконно, — рассудил Бриджес.
— Доктор, возможно ли, чтобы послеродовая депрессия длилась аж семнадцать лет? — спросила Ева.
На доктора Бриджеса внезапно нахлынуло острое желание уйти.
— Нет, миссис Бобер, такое невозможно. Я оставлю рецепт на лекарство, оно снизит уровень тревоги, и советую вам носить компрессионные чулки все время вашего… э-э… — Он оглянулся в поисках подходящего слова и выпалил: — Отпуска.
— Ну в этом же нет ничего страшного, а, доктор? — не унималась Руби. — Я бы и сама не отказалась лечь в эту кровать.
— А я бы не отказалась, чтобы ты легла в свою собственную кровать, — пробормотала Ева.
— Хорошего вам дня, миссис Бобер, — кивнул доктор Бриджес, защелкнул портфель и, следуя за медленно спускающейся Руби, зашагал вниз по лестнице.
До Евы донесся оживленный голос матери:
— У ее отца мелодрама была в крови. Каждый вечер после работы он врывался в кухню с какой-нибудь аффектированной историей. Обычно я ему говорила: «Почему ты рассказываешь о каких-то незнакомых людях, Роджер? Мне неинтересно».
Когда доктор уехал на своем внедорожнике, Руби снова поднялась к Еве и сказала:
— Я схожу в аптеку с твоим рецептом.
— Все нормально, я уже позаботилась о рецепте. — Ева разорвала писульку и положила клочки на прикроватную тумбочку.
— Об этом могут узнать, и тогда тебя накажут, — осуждающе поджала губы Руби. Потом включила телевизор, оттащила стул от туалетного столика возле кровати и села. — Я согласна каждый день приходить и составлять тебе компанию. — Она пощелкала пультом, и на экране появился Ноэль Эдмондс. Он быстро вскрывал большие коробки под вопли бьющихся в истерике участников конкурса. Вопли зрителей в студии и беснующихся конкурсантов резали Еве уши.
Руби уставилась в экран, слегка приоткрыв рот.
В шесть часов начались новости. Сестер восьми и десяти лет похитил со двора их дома в Слоу мужчина на белом пикапе. Женщина в Дербишире прыгнула в разлившуюся реку, чтобы спасти своего пса, и утонула, а целая и невредимая собака вернулась домой четыре часа спустя. В Чили произошло землетрясение, тысячи людей оказались под обломками. Осиротевшие дети бродили по руинам, оставшимся от родных домов. Малыш кричал: «Мама! Мама!» В Ираке шахидка-подросток взорвала самодельную бомбу, убив себя и пятнадцать полицейских-стажеров. В Южной Корее четыреста молодых людей погибли в давке, когда в ночном клубе начался пожар. Женщина в Кардиффе подала в суд на тату-салон, откуда ее пятнадцатилетний сын вернулся с татуировкой «ШЛЯПА» на лбу.
— Что за паноптикум человеческих несчастий, — прокомментировала Ева. — Надеюсь, этот чертов пес благодарен провидению.
— Наверное, они грешили.
— Думаешь, Бог их за что-то покарал?
Защищаясь, Руби сказала:
— Я знаю, что ты не веришь в Бога, Ева. Но я верю и думаю, что все эти люди каким-то образом его обидели.
— Ты веришь в того самого старомодного Бога, мама? — спросила Ева. — С длинной белой бородой и штаб-квартирой над облаками? Всезнающего и всевидящего? А прямо сейчас он смотрит на тебя с небес, мама?
— Слушай, я не собираюсь по новой начинать наш спор о Боге, — ответила Руби. — Я лишь знаю, что он за мной присматривает, и если я сойду с праведного пути, то он меня накажет.
