Как и следовало предполагать, началась обычная в Отсосовске попытка потасовки, которая переростала в заурядный мордобой.
Были биты лица и посуда, выставлены на бульвар все окна и двери, только три стены из семи остались нетронуты. Не скоро еще горожане смогли посетить свой любимый и единственно приличный ресторан «Либидо». Приезд Блина в Отсосовск явно не пошло одноименному городу на пользу.
Грязная запыленная фура, крытая дырявым брезентом, тащилась по разбитой дороге, то и дело опасно накреняясь. На облучке сидел долговязый солдат, погоняя хромую кобылу, а в повозке лежал загримированный под поручика Бегемотова барон Хоррис, тоскливо взирая на утопающие в клубах пыли заросли гаоляна. Еще более тоскливо выглядели лежавшие по обочинам и раздетые трупы самурайцев, сделавших себе харакири во время последней схватки. На солнце ясно виднелись оголенные желтые пятки. Вдалеке за погостом слышался шум приближающегося боя.
Наконец повозка подъехала к воротам части.
— Тпру! — закричал солдат, натягивая поводья. Кобыла всхрапнула и рухнула наземь.
— Ну, что там? — спросил Хоррис.
— Приехали, ваш-выс-бродь, сдохла, — доложил солдат.
— Ах твою так! А где же моя часть?
— Да где стреляют, ваш-выс-бродь, больше быть негде.
Барон со стоном вывалился из повозки и побрел к воротам. Часовой взял ружье наизготовку.
— Стой, козел! Ты куда идешь? — не совсем по Уставу спросил он.
Барон Хоррис стал вспоминать, что в таких случаях советует отвечать Устав, и вспомнил, что в жизни не читал никаких Уставов. Не читал ничего, кроме порнографии. Тогда барон сунул ему оплеуху, часовой вытянулся в струнку.
— Виноват, ваш-выс-бродь, не признал!
— То-то! — молвич добродушно барон и вступил в расположение своего полка, без сомнения овеянного славой. Войдя в одинокие ворота, барон обратил внимание, что сараи более напоминают самурайские свинарники, чем казармы регулярной и победоносной Армии. Барон, впрочем, тут же оставил свои изыскания, и направился к здоровенному детине, стоявшему возле переносного дивизионного сортира. Когда Хоррис подошел ближе, то признал в нем ротмистра Яйцева, почему-то изрядно пьяного.
Появление на Фронтах Яйцева было поистинне фантастическим событием. Он прибыл на Фронты ненадолго, исключительно подлечить поврежденный во время дуэли пах. По тому, что Яйцев оказался здесь даже раньше переодетого фон Хорриса, можно было допустить, что ротмистр воспользовался подходящим Аэропланом.
Ротмистр прибыл на Фронты ненадолго, но уже успел как следует отведать сидра, и теперь стоял перед переодетым бароном, расставив ноги на ширину плеч.
— Ну наконец-то, Бегемотов! А мы-то вас заждались. Некому стало умирать за Императора и его Империю! — ротмистр изучающе осмотрел «Бегемотова» и икнул.
— Немедленно берите в казармах две роты гвардейцев и нанесите молниеносный удар по противнику. Используйте для этого правый фланг его позиций, — посоветовал ротмистр и сочно щелкнул подтяжками.
— Есть! — вылетело у Хорриса. Он с отменной выправкой повернулся вокруг брошенного окурка и побежал к сараям, которые Яйцев считал казармами.
— Рота! В ружье! Вперед! — раздались вопли проснувшихся дневальных.
Солдаты действительно выскочили из казарм, но тут же окопались и залегли. Барон на всякий случай тоже прилег на землю и стал сползать в сторону ближайшей рытвины. Ротмистр Яйцев, бесстрашный как никогда, метался между ротами при обнаженном оружии и громко оглашал какое- то непотребное сообщение.
— Вашу, твою, чтоб!..
Время от времени он также злобно испепелял барона взором, заставляя поднять с земли личный состав. Хоррис, наконец, собрался с силами и, встав на четвереньки, с криком "За мной!" зашагал к Фронтам. Солдаты тоже, местами даже обогняя барона, скрылись в зарослях гаоляна.
Все еще ползком барон добрался до одинокой сосны, торчащей штырем над кустарниками, на которую взобрался. Уцепив ногами сучья дерева, Хоррис достал бегемотовскую трофейную биноклю и начал сквозь нее озирать позиции: передний край был окутан дымом, в котором едва угадывались контуры неприятельских окопов и пушек, а в ближних зарослях еле заметно две роты гвардейцев и пять рот самурайцев вели самое кровавое побоище, какое когда-либо видел барон.
Хоррис понял, что самурайцы тоже нанести фланговый удар, и даже не один, показав этим незаурядную тактическую подготовку.
— Вперед! Вперед! — завопил с дерева расстроенный барон, размахивая биноклею. При этом он врезал ею по сосне и зачем-то разбил.
Очевидно, звон линз и возня барона привлекла внимание самурайцев, — в сторону сосны стали прилетать пули и ядра. От одного из попаданий в дерево Хоррис свалился головою вниз и довольно сильно ударил ее о занозистый пень.
"О, дьявол! — простонал барон. — Что-то мне не слишком повезло!"
Пальба, между тем, постепенно затихла и остатки двух рот, ранее ведомых бароном Хоррисом, стали отходить к дивизиону. Навоевавшегося барона подхватили за ноги и поволокли к медсанбату. Герой грязно ругался и плевал в спины тащивших его солдат до тех пор, пока они не промокли, а он не потерял сознание.
Солдаты свалили его возле штабной палатки ротмистра Николая Яйцева и разбрелись, переутомившиеся в бою, по сараям. Ротмистр не сразу вышел из палатки с бутылью японского сидра и соленым огурцом.
— Ого-го, поручик! Поздравляю вас с ярчайшим боем! Пойдемте, выпьем за нашу безоговорочную победу!
В ответ Хоррис смог только простонать.
— Да вы никак ранены?! Отлично! Это повод, чтобы вас отметить! Вы будете представлены к награде! — Яйцев скрылся за медалью и стал хлебать сидр в палатке, а барон так и остался лежать под открытым небом, в тиши «полевого» медсанбата. Внезапно он понял, что прекрасно приспособлен к военной службе, к тому же, часа через три пришли санитары и понесли Хорриса в полковой госпиталь.
Еще через два часа ветеринар Мерзивлян, главный консультант полковых докторов и к тому же самурайский еврей, сделал диагноз:
— Ну что же, стул нормальный… Пахнет хорошо. Но жить не будет. Снесите его в шестнадцатую палату, ту, что за мертвецкой.
— Вот тебе, матушка, и Варфаламеева ночь, — простонал барон Хоррис и в очередной раз сознание изменило ему с забытьем.
Солнце блистало сквозь прозрачные окна, как медный задник, а в госпитале царил зловонный смрад, к которому привыкли даже молоденькие медсестры, почти все уже бывшие на седьмом месяце беременности. Человек двести контуженных и обезображенных осколками солдат сидело у стены на параше. Оправление своих нужд превозносилось в Рядах за церемониал, но от постоянного недоедания почти всех героев мучил запор.
Вокруг койки спящего Хорриса столпились все остальные, те, кто не осаждал парашу.
— Гляди-ка, какой у него шишак на голове, небось буйствовать будет, заметил седой капрал без подштанников. Время от времени он нюхал жевательный табак из спичечного коробка и пронзительно чихал. Любой из чихов капрала напоминал сигнал к боевой тревоге.
— Лишь бы он не храпел по ночам, — заявил некто важный в тельняшке. Будет храпеть — удавлю, как кенгуру!
Корнет Блюев, уже зарастивший свои раны, засунул руки в карманы и молча смотрел на барона. Во время проведения Контрудара Блюеву изрядно досталось, но расположения духа он не терял. Изучив раненого и не признав в нем поручика Бегемотова, корнет Блюев сплюнул и рассудительно сказал:
— Зачем же сразу — давить?
Он склонился над бароном и зажал его нос своими волосатыми пальцами. Барон начал задыхаться, взбрыкнул, стал нервно хватать воздух. Одобрительно хмыкнув, корнет дернул барона за ус. Ус отвалился, барон от испуга пришел в себя, вскочил на кровати и утратил весь свой грим.
— Смотрите — шпион! — возопил безымянный капрал.
— Ба! Да это же Хоррис! — вскричал Блюев.
— Ба! Да это же Блюев! — вскричал Хоррис. — Какими судьбами, дружок?!
Они разговорились. Как выяснилось для окружающих, Хоррис и Блюев прошли не одни Маневры, лично пили в Ставке Главнокомандующего, и чуть ли не оканчивали один юнкерский корпус. Хоррис, правда, в Швеции и раньше.
— Я здесь из-за самострела, — вздохнул Блюев. — Как- то, помню, надоело мне резать самурайцев, я и пальнул себе в ногу… Промахнулся, попал, понимаешь, выше.
— И что?!
— Мерзивлян уверяет, что еще не оба потеряны.
— Подумаешь! — вскричал неожиданно парень в тельнике, видимо, моряк. — Я тут знавал одного, так у него не только обеих не хватало, так и ног не было, а потом он к тому же помер…
— Заткнись, пожалуйста, — вежливо попросил Блюев, поморщившись от грубости. — И не смей, засранец, открывать рта, пока дворяне светскую беседу ведут!
