— Заткнись, пожалуйста, — вежливо попросил Блюев, поморщившись от грубости. — И не смей, засранец, открывать рта, пока дворяне светскую беседу ведут!
А Хоррис, не разобравшись в интонациях Блюева, еще и влепил парню в тельняшке по шее.
Тут, само собой, началась драка, в которой больше всех старался старый пехотинец с перебитой и потому загипсованной ногой. Одним ударом он сшиб барона с койки и стал добивать его костылями. Хоррис взревел подобно раненному бегемоту.
Словно бы на его зов, но в порядке профилактики, в палату вбежали дюжие санитары с дубинками и кастетами наперевес…
В тот же вечер Хоррис, вдоль и поперек залепленный пластырем, был выписан. Вместе с ним в Ставку Главнокомандующего возвращался и корнет Блюев, так и не получивший повышения. Когда-то Блюев был уже поручиком, но повел себя недипломатично, вследствии чего был безжалостно разжалован.
Приятели умудрились протащить в отходящий поезд четыре ящика самурайского сидра, споили весь вагон, вышибли в купе проводника стекла и соблазнили на верхней полке спящую медсестру. В общем, прилично провели время.
Через три дня, когда эшелон остановился на перроне города Отсосовск, Блюев с бароном выставили свои опухшие лица на свежий воздух.
— Похоже, что Отсосовск, — предположил барон. — Узнаю нашу водокачку.
— Сумасшедших везут… в "Белые Столбы"… — в тоже время зашептали стоящие возле вагона старушки.
Хоррис напомнил им кое-что по матери и пару раз плюнул, стараясь попасть в самую толстую. Из-за азарта он вывалился через окно на перрон, а вслед за ним (по ошибке и очень невежливо) выбросили из того же окна корнета Блюева.
Через пять дней мучительных размышлений, вызванных раздвоением личности барона Хорриса, частного пристава Хрюкова посетила идея. В это время он как раз сидел в деревенском сортире, и благодаря ей на радостях провалился в известное отверстие. Вызванная пожарная команда сумела вытащить пристава из выгребной ямы и минут двадцать отмачивала водой из шланга. Сменив мундир, Хрюков пришел в себя и, схватив бутыль своего можжевелевого самогона, понесся, словно ведомый самим Аполлоном, к жилищу Израиль Алексеевича Блина, как мы уже упоминали, столичного афериста и интригана.
"Значит, так, — размышлял он на бегу. — Блина надо задобрить, он, видать, важная шишка. Хорриса же я арестую к чертовой матери! Но их же два!.. Да! А что делать со вторым-то!
Хрюков резко остановился, так что бежавшая за ним и пытавшаяся его укусить собачка проскочила еще метров десять и только потом обернулась на пристава и стала весьма неблагонадежно брехать.
— Ну и черт с ним, со вторым, — решил Хрюков. — Не иначе как убьют его самурайцы, нечего его и в голову брать.
Решив таким образом, пристав продолжил свой весенний бег.
Израиль Алексеевич сидел на завалинке и, как ни странно, вспоминал пьяное побоище в ресторане «Либидо». Может быть, читателю это покажется менее странным, если он узнает, что после этого эпизода Блин увез Машеньку к себе домой и, несмотря на неоднократные стенания девушки, несколько раз терпеливо поизнасиловал. С тех пор родственники Марии-Терезы, князь и жена его — княгиня, буквально преследовали Блина по пятам, отчасти уговаривали, а отчасти угрожали, требуя, чтобы он, как честный человек, на ней женился.
"Да, здесь тебе не Столица, здесь зловонная провинциальная дыра!" — в который раз возмутился на себя Блин. Тут его благочестивые мысли расстроил некий подозрительный шорох.
— Разрешите доложить, ваша светлость, — послышался вслед за шорохом твердый официальный голос. — Пристав Хрюков, собственной персоной. Прибыл засвидетельствовать Вашему превосходительству свое глубочайшее и неизгладимое почтение, — пристав приблизился к печальному Блину.
— Апхчи! — чихнул Блин, доставая платок.
— Прошу извинить, Ваше сиятельство. Сие вызвано тем, что нахожусь при исполнении! Льщу себя надеждою на протекцию Вашего преосвященства! зачастил Хрюков.
— Оставьте меня, я в печали! — простонал Блин, зажимая руками голову.
— Слушаюсь, Ваше преподобие! Приношу заверения в беспредельной преданности! Рад стараться, ваш-выс-бродь! Не извольте беспокоиться, Ваше первостепенство! — пристав, казалось, не уставал.
Не выдержав такой настойчивости, Блин откланялся и ретировался в кабинет.
— Письмо пошел составлять… высочайшим особам… — прошептал пристав Хрюков и, загоревшись служебным рвением, помчался к дому Хорриса. В память о своем посещении он оставил на крылечке Блина бутыль можжевелевого самогона.
Через час по главной улице Отсосовска проследовал в одних подштаниках и при двух унтерах загримированный под барона поручик Бегемотов. За ними с саблей наголо вышагивал пристав Хрюков. Сдав вольнодумного «барона» в жандармерию, что стояла на берегу речки Течки, пристав забежал домой за парадным мундиром и, нигде более не задерживаясь, в тот же день выехал в Столицу. Час спустя город Отсосовск покинул и Бегемотов. Но этот — пешком, под конвоем и в сторону острова Св. Елены.
А на следующий день в своем доме был найден отравившийся хрюковским самогоном мертвый И. А. Блин, весь скрюченный и уже прохладный. Родственники Марии-Терезы и сама честная девушка два дня были безутешны.
Когда барон проснулся, было утро, но не пиво. Не было в доме так же и жратвы, чтобы хоть как-то начать новый день. Поэтому Хоррис вышел за околицу и отправился в «Либидо», где он решил по своему обыкновению как следует закусить, а потом напиться с кем-нибудь, но на халяву.
Однако, когда он уже подходил к дверям, то сильно подскользнулся посреди грязной лужи и припечатал мостовую своим благородным лицом. Лязгнули выставные челюсти барона, заболело тело, ко всему прочему, со второго этажа его окатили помоями.
— Ах, ты фопа! — воскликнул Хоррис от досады и почувствовал, что встать не в силах.
Он долго лежал, разгребая волны грязи, и со стороны могло показаться, что барон нежится в имперском бассейне.
— Вставайте, барин, — послышалось будто бы из приоткрытой двери дома, но при повороте барона она тут же захлопнулась, и на утренней улице снова стало тихо. В своей луже Хоррис был одинок и печален.
Потом на помощь барону явился ангел по имени корнет Блюев, уже пьяный, но с тяжелой банкой сидра под мышкой.
— Вставайте, барон, а то вы здесь лежите, как свинья, прости господи. Пора бы и ханку пить…
— Ну, свинья, значит, свинья, — философски обронил барон. — Вон, поручик Адамсон, так тот еще большая свинья. И ничего. Не будет и говорить, значит, об этом…
Тут барон вспомнил, что еще не встретился с поручиком Бегемотовым. Ведомый этой мыслью, а также придерживаемый корнетом, он наконец-то выбрался из ловушки, к большому удовольствю анонима из прикрытой двери.
— Корнет! — просипел барон.
Блюев по привычке отдал честь бутылкой пива, которую достал из кармана, при этом ловким движением открывая ее об околышек фуражки. Один запах пива привел барона в норму.
— Дайте хлебнуть, корнет, что-то я после Фронтов себя плохо чувствую… Я это или не я?
Блюев протянул ему бутылку, а потом затащил барона в пролетку. Ехали они, как догадался барон, к госпоже Снасилкиной-шестью, поэтому он не ожидая напоминаний тщательно, насколько это было возможно, почистил свой костюм.
— Из дерьма да прямо на бал, — сказал он задумчиво и обнял корнета. Блюев ты мой родной! С матушкой тебя познакомлю, вот только долги раздам и сразу же — в Тоже-Же!
— Приободритесь, барон, вас ждут покер и женщины.
— Вот именно, все женщины и женщины…
У госпожи Снасилкиной-Шестью гудела стая народа, очевидно, еще не ушедшая спать после ночи. Повсюду били посуду, а в летней гостиной, где застольем руководил ветеринар Мерзивлян, недавно прибывший с Фронтов, открывали шампанское, отбивая шпагою горлышки у высоких бутылок.
За столиком невдалеке, как обычно, сидели поручик Адамсон, адмирал Нахимович, ротмистр Яйцев и их временный партнер подпоручик Хабибулин.
Подпоручика часто вызывали в мэрию, где довольно долго выпытывали, не является ли он самурайским шпионом, почему тогда он так на него похож и откуда у него такая фамилия. Положение Хабибулина было весьма шатким, его могли забрать в любую минуту. Ждали только выборов нового мэра, потому что старый помер года два назад.
В Отсосовске подпоручик был знаменит, потому что местный художник-баталист Массонов-Кольцман лично написал полотно под названием "Подпоручик Хабибулин вылетает в трубу из игорного дома". Полотно висело в офицерском клубе, и кто не знал Хабибулина, сразу же с ним заочно знакомился.
— Малый шлем, — объявил поручик Адамсон, сделал паузу и пояснил, — в пиках…
