Витя Сумрак в представлении, разумеется, не участвовал. Наблюдал из окон ближайшего барака. Препятствий Вышкину при подготовке шоу он не чинил, блатных против не настраивал — пускай активисты с ментами забавляются. Чем бы начальство ни тешилось, лишь бы гайки не закручивало.[10] В окне барака напротив мелькали улыбающиеся лица Казбека Шамаева и других авторитетов-смотрящих.
Исполнив гимн, все поклонились и под бешеные овации скрылись за забором. Публика потихоньку успокаивалась, вытирая слезы. Начальник управления, немного отдышавшись, пожал Вышкину руку:
— Ну, порадовал, Филиппыч… Ну, спасибо. Не ожидал… Особенно с ангелом-петухом…
— Да, классный прикол, — смеясь, поддержала дочка, — мужика теперь совсем зачмырят!
Как член семьи сотрудника исправительно-трудового учреждения она уже освоила профессиональный лексикон милого папа.
Папенька, спрятав мокрый от слез носовой платок, наклонился к уху начальника зоны:
— У тебя там неполное, кажется, висит?
— Есть такое дело… — потупился Вышкин.
Начальник управления, совсем уж отмякнув душой, потрепал подчиненного по плечу:
— Ко Дню России решим вопрос. Знаешь, какое самое лучшее поощрение для офицера? Снятие ранее наложенного взыскания!.. Ха-ха!.. А ты, Филиппыч, давай продолжай… Не останавливайся. Я со школы так не смеялся…
— Спасибо, тащ пал-ковник!.. — втянул живот Вышкин. — У нас еще экскурсия по плану… И концерт.
— Валяй. Проводи!
Гостей провели по лагерю. Первым делом завернули на пищеблок, чтобы продемонстрировать суперпайку, специально приготовленную к празднику, — мол, так мы обычно питаемся. Потом показали промзону и несколько эксклюзивных гробов собственного изготовления. По окончании экскурсии родственникам разрешили вручить зэкам подарки. После чего последних обыскивали — нет ли чего запрещенного.
Счастливый Николай Филиппович, рассадив гостей в клубе смотреть концерт, помчался в кабинет, где принялся листать календарь, чтобы вспомнить, когда в стране отмечается День России. И был приятно удивлен, узнав, что совсем не в ноябре, как он предполагал.
* * *
Три дня спустя, когда смолкли звуки веселого праздника и наступили тягучие будни, несколько авторитетных бродяг во главе с Сумароковым заседали в одном из отрядов, глушили облегченный чифирь-лайт и «шпиляли в стиры», то есть, говоря по-русски, резались в карты. «Пулемет» — колода карт — был изготовлен местным умельцем по особой технологии. Сначала на рентгеновскую пленку наклеивалась бумага, затем через трафарет набивался рисунок и масть. На завершающем этапе колоду шлифовали стеклом, стачивая края и углы.
Играли без шестерок, в тридцать две карты. Обычаи предков. Договорились не шельмовать, хотя каждый из игроков виртуозно владел колодой. Особенно Сумрак, за долгие годы неволи научившийся передергивать карту не хуже иллюзиониста-манипулятора. Казбек, сидевший напротив, тоже успел выучить несколько фокусов, но до уровня положенца ему было так же далеко, как ученику футбольной школы до игрока премьер-лиги.
В разгар азартного сражения авторитетов побеспокоил шнырь — работающий на побегушках зэк. Вытянувшись в струнку, он доложил оперативную обстановку:
— На третьем отряде «крысу» поймали. «Правиловку» требуют.
— Кто крысил? — Сумрак отложил карты в сторону.
— Из последнего этапа. Молодой…
Блатные довольно переглянулись. «Крысятничество», то есть воровство у своих, считается тягчайшим преступлением. С соответствующим примерным наказанием. Например, раздроблением пальцев руки ломиком или изнасилованием в особо извращенной форме. В общем, предстояло забавное зрелище. Особенно если «крыса» молодая и неопытная.
— Пошли, — Сумрак поднялся из-за игрового стола, — после «дошпиляем».
В третьем отряде жили в основном мужики — каста рабочих пчел. Когда положенец переступил порог барака, все поднялись.
«Крысой» оказался Милюков, тот самый любознательный первоход. Он стоял на коленях между нар и хлюпал носом, с ужасом поглядывая на приготовленный для экзекуции ломик. Его уже обрадовали инвалидной перспективой.
— Что скрысил? — Сумрак посмотрел на пойманного, пытаясь вспомнить, где он с ним не так давно пересекался. Ах да, в карантине, когда мента топтали.
— Сгущенку, — доложил старший отряда, — у Браги. Из тумбочки. В гальюне хавал, сучонок.
— Верно? — Положенец повернулся к Милюкову.
Тот молча кивнул, продолжая стоять на коленях.
— Тебе сколько лет?
— Во… Восемнадцать.
— Сел за что?
— В магазин залез… В селе работы нет, у матери трое… Жрать хотелось…
— И что, сразу на строгий режим?
— Я замок подпилил… Судья вредная попалась.
Милюков заплакал, но не из-за несправедливого приговора, а из-за предстоящей расправы. Тон авторитета не сулил снисхождения.
Сумрак взял ломик. Первоход задрожал. Народ одобрительно загудел.
— Кончай хныкать. Не баба. У своих почему крысил?
— Есть хотел, — шмыгнул носом Милюков.
— Работаешь?
Парень отрицательно покачал головой и вытер слезы.
— Не берут. На «промку»[11] желающих много… Я б работал.
Шаман, маячивший за спиной авторитета, саданул кулаком о ладонь.
— К чему эти «коляски»[12] дешевые? Руку под лом — и в петушатник…
— Задохнись! — бросил ему Витя. — Без тебя разберемся…
Он вплотную подошел к Милюкову, несколько раз подбросил на ладони ломик, словно прицеливаясь.
— Не надо… Пожалуйста… Я больше не буду, — шепотом, почти безо всякой надежды попросил парень, подняв на авторитета красные от слез глаза. Словно ребенок, увидевший, как отец снимает ремень, но понимающий, что порцию горячего он все равно получит.
— Встань! И правую руку вперед! — приказал Сумрак, приподнимая ломик.
Милюков, словно пьяный, со второй попытки кое-как поднялся, но руки спрятал за спиной. Окинул умоляющим взглядом народ, пытаясь найти хоть одного заступника. Не нашел.
— Тебе сказали, руку вперед! — крикнул кто-то из толпы. — Будь мужиком!
Приговоренный, смирившись с участью, зажмурился и протянул вперед трясущуюся, как на центрифуге, тощую руку. Перебить кость хватит одного удара. Публика приготовилась получить удовольствие.
Но тут Сумрак сделал то, чего от него никто не ожидал. И, возможно, даже он сам. Отбросил ломик на нары, быстро вытащил из брюк ремень, схватил парня за шею, нагнул его и, сунув голову между ног, с десяток раз прошелся ремнем по заднице, приговаривая: «Не воруй у своих, не воруй!»
Милюков юлил задницей, но не кричал, только скулил, словно щенок. Когда экзекуция закончилась, он свалился на пол. Блатные зароптали, они ожидали большего.
— Коменданта «промки» сюда, — велел Сумароков шнырю, вставляя в брюки ремень, — только «шементом».[13]
Шнырь кивнул и помчался исполнять приказ. Меньше чем через минуту он вернулся вместе с запыхавшимся комендантом — активистом, боявшимся блатных больше лагерного начальства.
— Звал, Витя?
— Видишь этого джуса? — кивнул авторитет на валявшегося Милюкова. — Завтра устроишь его на работу. Где лавэ побольше. Не всосал, что ли?! Не слышу!..
— Сделаю, — заверил комендант.
Сумароков посмотрел на выпоротого.
— Иди и «бычь». Будешь получать рабочую пайку и в лабазе отовариваться. Скрысишь еще раз, спросим как с «симпатичного», потом как с «понимающего».
В переводе с «фени» эта фраза звучала бы так: «Иди и работай. Будешь получать рабочий паек и покупать продукты в лагерной лавке. Украдешь еще раз — сначала изнасилуем, потом покалечим». Но Сумрак, в силу понятных причин, родной речью в совершенстве уже не владел. Подзабыл, словно человек, давно живущий в эмиграции. Впрочем, Милюков все понял без переводчика. Поднялся с пола, утер сопли. Пробормотал: «Спасибо, дяденька…» И пока авторитет не передумал, нырнул в толпу.
Сумрак быстро вышел из барака. На улице его догнали Казбек и еще пара блатных.
— Витя, это по жизни неправильно. «Крысу» вообще в петушатник загнать надо. Ты Акуле клешню раздробил, а этому пионеру только по жопе надавал.
— Он и есть пионер, — мрачно, но уверенно ответил положенец, — только от мамкиной сиськи оторвали. А Акула взрослый мужик. Блатовал, на баулах сидел…[14] Ты, Шаман, после «наркомовского» ужина каждый раз хавчик топаешь.[15] А пацан с детства досыта не ел. Ростом с член и весом с пайку…
— Понятия для всех, — поддержал Казбека один из блатных.
— Засохни… Вы, как ястребы гудзонские, только и ждете, кого бы за косяк изуродовать. Руку парню сломать не долго, только он и так судьбой контуженный. Попадется еще раз, лично граблю оттяпаю.
