1934
I
Бубенцов разбивал семьи с налету. Так два-три столетия назад грабили барки на Волге. С лихим посвистыванием, одинаковыми приемами и всегда безошибочно.
По этой же системе он и сейчас уводил Анну Петровну.
На второй день знакомства он заявил решительно:
— Анна — это не имя. Тускло. Пахнет прохладной комнатой и керосинкой. Я вас буду звать Дэзи.
У Анны Петровны были двое детей и молчаливый муж с одним костюмом, и ее никто не называл Дэзи. Это было так неожиданно и красиво, что уже на пятые сутки, перешивая сыну штанишки, она поняла, что она действительно Дэзи и только раньше этого никто не замечал.
— Я вас выну из семьи, — веско предупредил ее Бубенцов, ковыряя в зубах после ресторанного шницеля. — Вы пропадаете в ней, как бабочка в клетке. Золотая бабочка в ржавой клетке… Я вас выну.
— Выньте, — тихо, но восторженно согласилась Анна Петровна.
Молчаливый муж изредка называл ее кособокой, а дети сердились, что она храпит в лунные ночи. На таком фоне ей очень хотелось поверить, цто она бабочка в клетке. В ржавой. И она сразу стала вести себя и как Дэзи, и как бабочка: дети начали ходить неумытыми, а муж приносил на обед служебные бутерброды с соленым повидлом.
Через полторы декады Бубенцов окончательно открыл ей глаза.
— Я признаю семью как социальное явление, — горько сказал он. — Пусть даже будут дети, если уж это предусмотрено Конституцией союзных республик. Государство требует жертв. Но кому это надо? Идеальный брак — это муж, жена, комната. Ну, если хотите, плюс коммунальные услуги. Остальное — мещанство. Дети? Дети — это те же взрослые, только пока маленькие. Они любят жрать и требуют мануфактуры. Из-за них гармонически развитая личность должна получать жалованье, не считая вычетов, не меньше трехсот пятидесяти рублей. Типичные кандалы для индивидуума. А какая от детей радость? Сегодня он сидит у вас на коленях и портит вам брюки, а завтра утке кто-то зовет вас дедушкой. Тускло!
Анна Петровна вспомнила, как вчера Лиза прожгла ей новую блузку, а Миша сунул карандаш в творог, и поверила, что дети — не сплошная радость.
— Почему спасают людей, когда они в пьяном виде падают с лодки? И никто не спасает утопающих в мещанстве? — победно добивал осколки семьи Бубенцов. — Что такое солидный брак? Это когда муж по утрам икает, любит суповое мясо и требует от жены верности. Мужья — это хищники с кривыми ногами, заедающие чужое добро.
— У моего мужа прямые ноги, — безнадежно пробовала отбиться Анна Петровна, чувствуя, что это — ее последнее возражение.
— Кривые. — властно подтвердил Бубенцов. — вы только не знаете этого. Внутренне-духовная слепота. Вы как спящая царевна. Проснетесь — и увидите, что кривые. Кроме этого, он ходит в стоптанных туфлях, на нижних рубашках у него наверняка большие красные метки, а после пива мокрые усы. Бедная Дэзи!
Муж не ходил в туфлях, у него были прямые ноги, и он не пил пива. Кроме этого, он ежедневно брился, но чувствовать себя бедной и погибающей в тине мещанства было так мучительно приятно, что Анна Петровна все это шумно и недвусмысленно высказала мужу.
— Хорошо, — горько ответил этот молчаливый человек. — Дай объявление в вечернюю газету, что ты ищешь мужа с прямыми ногами. Что я могу сделать?
А через несколько дней Анна Петровна приехала вечером на такси к Бубенцову, внесла чемодан и взволнованно сказала:
— Прими твою Дэзи. Твоя бабочка ушла от мещанства.
И началась новая жизнь. Шестая, по счету Бубенцова.
Слева, на диване, поселился он, а справа, на кровати за ширмой. — бабочка, принцесса и Дэзи, объединенные в лице Анны Петровны.
II
Прошел год. Бубенцов только что вернулся из амбулатории, где доктор напомнил ему, что ему уже тридцать девятый год, за которым пойдет сороковой и т. д., а не наоборот.
— Анюта, — грустно сказал он бывшей Дэзи, — мне нужен покой и уют.
— Хорошо, — сухо заметила она, — я куплю тебе кальсоны на гагачьем пуху. В них тепло.
— Не в кальсонах счастье. Кальсоны продают и холостым в любом универмаге. У нас нет семьи.
— Семья — это мещанство, — зевнула она, вспомнив о красивом брюнете, который посмотрел на нее в автобусе. — Семья — это дети. А мне уже надоели дети. Где-то я читала или слышала, что дети — это те же взрослые, только еще маленькие, и что они требуют мануфактуры.
— Нигде ты этого не читала, — сердито закурил Бубенцов. — Никакой идиот не мог написать этого. Я хочу, чтобы у меня в комнате на полу резвилось веселое существо, которое…
— Ну, купи собаку. Она будет бегать по полу, — снова зевнула Анна Петровна, — и не мешай мне спать.
Она закрыла глаза и еще раз вспомнила брюнета из автобуса.
— Нет, ты не спи, — бросил окурок Бубенцов. — Спать после обеда всякий может. Только я не могу. Приходишь домой усталый… человеку тридцать девять, у него почки — и никакого уюта.
— Ну, купи себе туфли и ходи в них на кривых ногах, если тебе нужен уют, — не открывая глаз, сказала Анна Петровна — Может, еще икать по утрам хочешь?
— У меня прямые ноги, — едко заметил Бубенцов, — и я с детства не икаю по утрам.
— Врешь! — вскочила Анна Петровна. — У всех мужей кривые ноги, и все икают.
— Проснулась, принцесса! Молчи, ведьма!
— А ты мещанин. Я как бабочка в ржавой клетке…
— Брось клетку к черту! Я тебя этой клеткой как ахну!.. Бабочка! Бабочки не приходят подвыпившие в третьем часу утра.
— А что делают бабочки? Красные метки на ночных рубашках вышивают? Да? О Господи, какой тусклый человек!..
И она сразу уснула от негодования.
III
Над бульварами плыла луна, взятая напрокат из тургеневских романов. На скамейке около памятника сидела тихая пара. Полная шатенка сосала мороженое.
— Не говорите так, дорогая Мария Васильевна… Ах, какое красивое имя, оно звучит ландышем в роще, — слышался голос Бубенцова. — Семья — это все. Вот вы живете с мужем одна. Вы, муж и плюс коммунальные услуги. Тускло, почти мещанство. Я вас выну из него. У нас будет семья. У нас будут дети. Я буду приходить домой, класть портфель и гладить русые головки… А Вася — он непременно будет Васей или в крайнем случае Катей — станет говорить: «Папа, папа…»
— Какой вы редкий! — страстно шептала шатенка сквозь холодеющие от мороженого зубы.
А подальше от памятника, с другой скамьи,
