— Они еще в Москве?
— Безусловно. В мегаполисе проще затеряться.
Бабки не помнили Спортсмена и Профессора. (Тот мужик, у которого Лева и Саша сняли комнату, ушел в запой.) Бабки сказали Геккерну и Дантесу о существовании этого мужика и сказали, как его зовут, но они не знали адреса, потому что мужик раньше пускал постояльцев в квартиру жены, а жена недавно нашла себе другого мужика и перестала пускать чужих, и ее муж стал водить их в квартиру какой-то другой бабы, адреса которой не знал никто.
— В любом случае, — сказал Дантес, — они будут покупать себе фальшивые документы. А это все под контролем.
— Они это понимают. Они не станут покупать документов.
Геккерн и Дантес сообщили начальству, что надо срочно подключать ментовку: пусть трясут всех дрянных баб в округе. Отыскать какую-то никому не известную бабу было делом непростым. Но Геккерн и Дантес чувствовали, что они на правильном пути. Они не могли знать о том, что баба вчера ночью, пойдя за водкой, провалилась в люк, вывихнула плечо и ее свезли в травмпункт, а ее мужик загулял с еще какой-то третьей бабой, он был мужик хоть куда, даром что пьющий.
III
— Может быть, я ошибся насчет «нитчеанца». Moжет, это слово во времена Пушкина означало совсем другое. Или мы просто прочли его неправильно.
В шесть утра Лева уже сидел на полу: щурясь, вглядывался в текст и что-то записывал в блокнотике. Он работал с копией, подлинник берег. Саша хотел сказать шутливо-мстительно, что «эта гадость» его ничуть не интересует, но сказал совсем другое:
— В Пушкинский Дом бы. В Питер. Там все разберут. Они на Пушкине собаку съели.
— Надеюсь, ты понимаешь, — сказал Лева, — что дорога в музеи и библиотеки нам заказана, как и любой контакт с пушкинистами?
— Понимаю, конечно. Там-то нас и ждут. И у антикваров тоже.
— Где эта чертова хозяйка? И хозяин не приходит.
— Нам же лучше.
— Может, их взяли?
— Тогда б и нас взяли, — сказал Лева. — А эта парочка пьянствует где-нибудь. Ты посмотри, что за квартира! Хлев, а не квартира.
Саша находил, что дом самого Левы немногим лучше этой квартиры, разве что почище и телевизор есть. Но он, естественно, не сказал Леве этого. Он сказал ему другое: жаль, что не взял с собой ноутбука. Можно купить ноутбук, подключиться к Интернету и там почитать про этот Пушкинский дом и вообще про Пушкина. Саше не хотелось отказываться от мысли, что его рукопись написал Пушкин, а не какой-то мошенник. Но Лева покачал своей крашеной головою и сказал, что пользоваться Интернетом тоже опасно: мигом засекут. Саша сомневался в этом, но не стал спорить. Он мало что понимал в Интернете и вообще в компьютерах. Лева, быть может, понимал не больше, но у Левы было чутье на опасность.
После завтрака Саша лежал на кровати, а Черномырдин сидел у него на животе и умывался. Черномырдин относился к Саше хорошо, да и Лева совсем не так плохо, как раньше. Лева отложил рукопись — близорукие глаза его сильно устали — и перелистывал найденные в квартире старые газеты в поисках неразгаданного кроссворда. Вдруг он поднял голову и сказал:
— Тут большая статья про Пушкина.
— Что пишут?
— Это к его дню рождения… Газета-то старая.
Саша попросил у Левы газету. Лева отдал. Саша прочел статью. В ней говорилось, какой Пушкин был великий поэт и человек замечательный. Это была, конечно, большая новость. Ну, и еще кое-что из биографии…
— Слышь, Белкин… Он, оказывается, из Камеруна…
— Я думал, из Эфиопии.
— А тут написано, что из Камеруна. Это недавно узнали. Там ему поставили памятник.
— Чепуха, — сказал Лева с недовольным видом. — В любой науке есть люди, гоняющиеся за сенсациями. Один человек написал во все журналы статью о том, что хомяк ведет моногамный образ жизни. А он его не ведет. Он полигамен. Это аксиома. Однако неправы и те, кто не хочет воспринимать ничего нового. Так, я установил, что самка иногда…
— А что твоя жена делает на Мадагаскаре?
— Сейчас, кажется, снимает фильм про лемура катту. Не знаю точно. Я от нее последний раз получал письмо два года тому назад.
— А я весной жениться собираюсь, — сказал Саша. — На хорошей девушке…
— Еще б дожить до весны, — заметил Лева. Он был пессимист, Саша это давно понял. А Саша был в глубине души оптимист. Его посетила отличная идея. Он сказал:
— Давай позвоним этому Фаддееву!
— Какому Фаддееву?
— Вот этому. Журналюге, который статью о Пушкине написал. И расскажем ему все. Журналисты всегда все знают. Может, он нам объяснит, почему из-за Пушкина такой кипеш. И журналисты не выдают своих источников, а то им никто ничего рассказывать не станет. Они даже у боевиков берут интервью, и ничего. Фаддеев опубликует статью, и тогда, может быть, нас не убьют. Побоятся международного скандала. И еще он может нас отвести в какое-нибудь посольство, а мы попросим политического убежища.
— Мы и сами можем пойти в какое-нибудь посольство, — сказал Лева. — Уж как-нибудь добрались бы без Фаддеева. Я, кстати, как-то видел этого Фадддева, он выступал по телевизору… Что-то про культуру… Но в посольство мы не пойдем. Там-то нас и возьмут.
— В чужом посольстве?
— Они не дадут нам войти на территорию иностранного государства. В тридцать седьмом брали у самых ворот.
После таких слов Саша замолк и понурился, но не надолго. Он стал убеждать Леву, что нужно все-таки связаться с журналистом Фаддеевым. Лева вяло возразил, что уж лучше бы с Познером, или с Бенедиктовым, или, на худой конец, с Анной Политковской. Саша не знал двух последних, но Познера видал много раз по телевизору: Познер был, конечно, умный и разбирался в политике. Но Саша был не согласен с тем, что Познер лучше разберется в их проблеме. Ведь тут важно, чтобы журналист разбирался в Пушкине. А они не знали, разбирается ли Познер в Пушкине. Может, разбирается, а может, и не очень. И Лева был вынужден согласиться с Сашей. Это было для Саши лестно. Он удвоил свой напор на Леву:
— Давай позвоним! Невозможно так сидеть и не понимать, что происходит.
— Мы же ждем твоего товарища.
— Его еще четыре дня ждать. За четыре дня мы тут свихнемся.
Лева заметил, что Саша, по-видимому, уже свихнулся, если предлагает пойти на такой ужасный риск. Но мысль о том, чтобы просидеть в мерзкой комнатушке с мухами четыре дня без всякого дела и без информации, Леве тоже была тяжела. Или, быть может, он, отдалившись от Cricetus cricetus, отчасти потерял свое зверское чутье; или же сердце велело ему поступить так, как поступает Cricetus cricetus, то есть повернуться к врагу лицом и, оскалясь, перейти в наступление… Так или иначе, Лева согласился. Они позвонили в редакцию газеты.
Им повезло: они застали Фаддеева на месте. Фаддеев сам сказал, что им повезло: он на месте сидит редко, а все больше бегает. Они договорились о встрече. Они не потеряли бдительности, вели себя очень осторожно: когда Фаддеев спросил, далеко ли им добираться до того места, которое он предложил им (кафе на Большой Садовой), они быстро прикинули в уме и назвали совсем не то время, какое заняла б у них дорога, а в три раза большее.
— Голос у него противный, — сказал Лева. — А у Познера хороший голос. И человек он приятный…
— Ты с Познером водку пил?
— Нет, конечно. Я его только по телевизору видел.
— Что тогда говоришь? Откуда ты знаешь, какой он?
Саша спорил с Левой просто так, из упрямства, которое иногда на него вдруг находило. Он и сам думал, что Познер неплохой человек, во всяком случае, умный и не трус. До того часа, на который назначили встречу, оставалось еще много времени. Саша устал сидеть сиднем и отбиваться от мух. Он сказал Леве, что пойдет прогуляться. Лева приподнял брови, но ничего не возразил. В конце концов, Саша ему был никто.
Саша медленно шел по Бауманской, будто прогуливался. Он не хотел далеко уходить от их с Левой норы и вообще уже пожалел, что вышел на улицу. Бауманская была скучная, противная улица. Саша не чувствовал «хвоста», но ему казалось, будто все люди смотрят на него и понимают, что у него крашеные волосы, и презирают его за это. Не надо было красить волосы в темный цвет, брови-то у него почти что белые и ресницы тоже, но он скорей даст себя расстрелять, чем станет красить себе брови и ресницы. Впрочем, это все был вздор: никто на Сашу не смотрел. Он купил свежих газет, еды и своих любимых сигарет «Данхилл». Покупая сигареты, он спохватился: надо менять привычки. Они могут его вычислить по запаху сигарет и окуркам. Но ему было жаль выбрасывать «Данхилл».
