Владимир Болучевский - Дежавю

Остановив машину, Петр протянул руку назад, вынул из пакета бутылку водки, с треском отвинтил и вышвырнул пробку, запрокинул голову и, крутанув бутылку, влил в себя больше половины.

– На, – протянул он Адашеву-Гурскому. – Вот оно, настоящее лекарство от всего этого безумия. Истинное.

Гурский сделал несколько глотков и вернул бутылку.

– Пойду дровишек насобираю. Насобирав сухих палок, щепок и каких-то бумажек, Александр, демонстрируя определенные навыки, сложил все это определенным образом и щелкнул зажигалкой. Скоро, шарахаясь от ветерка бледно– желтым, почти прозрачным в свете белой ночи огнем, разгорелся небольшой костерок.

– Что у тебя там? – спросил он, заглядывая на заднее сиденье и открывая пакеты. – Ух ты! Прутиков бы нарезать…

– А сейчас.– Волков вышел из машины, открыл багажник и выташил из него сверток, завернутый в клеенку, в котором оказались четыре стальные рогульки, две перекладинки и пучок тонких шампуров.

– А солька-горчичка?

– А эва? – Петр показал две пластиковые упаковочки.

– И хлебушек черненький?

– Обижаешь…

Вскоре на шампурах у них, шкворча, жарились охотничьи колбаски, а на расстеленной клеенке лежали порезанный крупными ломтями черный хлеб, огурцы и помидоры.

Водку они налили в пластиковые стаканчики.

– Петя, а ведь радости нету.

– Так ведь нет счастья на свете. Но есть покой и воля.

– Разве что…

Петр Волков и Адашев-Гурский вылили, Петр, предварительно разрезав свежий огурчик вдоль на две половинки и посыпав крупной солью, потер их друг о друга и протянул одну Гурскому. Друзья с хрустом закусили.

– Хоть бы спер кто-нибудь эти деньги, на самом-то деле, что ли… Я специально машину не закрыл.

– Ага… Нас вон, вон смотри! Нас и менты-то за сто метров обходят. Сопрут, губы раскатал… Придется тратить. Не выбрасывать же.

Поспели колбаски.

Адашев, стараясь не заляпаться, аккуратно снял их ножом на картонные тарелки. На тарелки же выдавил и горчицу. Разлил по стаканам водку.

Волков хитро прищурился:

– А футболочка-то – ты говоришь, и на пляже ты в ней валялся, и в морозилке она у тебя комком. А как новенькая, а?

– Так я же, Петя, пока к тебе добирался, ее в химчистку сдавал, в срочную. Потому и опоздал. Уж извини.

– А я знаю.

– Откуда?

– Так от нее же химикатами несло, как… А у тебя же насморк после того, как ты с ней, заледеневшей, всю ночь в обнимку проспал, вот ты и не чувствовал.

– А этот, Ольгерт?

– А я ее, пока ты спал, в машине простирнул. «Омо», – Петр поднял палец, – с липосистемой. Очень хороший порошок. Все химикаты вместе с запахом… к Бениной маме!

– Они посмотрели друг на друга, взяли по помидору, чокнулись, выпили и закусили, брызгая соком.

– Слушай, Петь, а может, хоть пирамидон-то у них получится, а?

– Ай!.. – отмахнулся Волков. Они принялись за вареные колбаски, беря их прямо руками, обмакивая в горчицу, и, стараясь уберечься от капающего жирка, подносили ко ртам, держа над крупными ломтями свежего душистого ржаного хлеба, от которых немедленно и откусывали по большому куску.

Наконец, доев очередную колбаску, Адашев-Гурский тщательно вытер бумажной салфеткой руки. Он наполнил пластиковые стаканчики водкой и, подняв один из них как бы для тоста, склонился к Волкову, протянул в его сторону руку полураскрытой ладонью кверху, как на «Сотворении мира», и негромко напел:

– Чужой земли мы не хотим ни пяди…

– Но и своей, – в тон ему ответил Петр Волков, – вершка не отдадим. – Они чокнулись, выпили и закусили.

Потом переглянулись, и над пляжем Крестовского острова, разносясь далеко окрест, ревуще взметнулось:

– Гр-ремя огнем, свер-ркая блеском ста-а-ли!..

5 августа 1999 г.,

Санкт-Петербург

Кокс – кокаин.

Скроить – утаить в свою пользу.

Sure (англ.) – конечно.