– У тебя есть одна минута, чтобы чистосердечно обо всем рассказать. Это судом зачтется. Время пошло. Осталось пятьдесят девять секунд… Пятьдесят восемь…
Косой залепетал, что он, естественно, ни при чем, мол, сослуживцев бес попутал выпить… естественно, по-дружески!… с мамзелью, с которой они случайно познакомились на улице. Рогов, страшно вытаращив глаза, придвинулся к пленнику вплотную и, подражая капитану Дукалису, завопил, хотя и шепотом, что, впрочем, на кладбище звучало не менее страшно:
– Врешь! Я – контуженный! Мне за тебя ничего не будет! Говори правду! Раз! Два!…
Насмерть перепуганный солдатик живо согласился, что девушку затащили на кладбище с не вполне благими намерениями, но она, дескать, сама это заслужила.
– У ей же из-под полы торчал наган! Она – революцьонерка!…
Васе, если честно, было не до мотивов грехопадения Косого.
Но раз человек “колется” – как упустить такой шанс? Поэтому Рогов еще раз цыкнул на пленника, потребовав, чтобы тот не болтал по пустякам, а рассказал все о “том самом… главном преступлении, значит”.
Краем уха оперативник слушал сбивчивый рассказ Косого о каких-то кражах портянок и махорки у товарищей, о поросенке, утащенном из неизвестного сарая на прошлой неделе, о “конфискации” двух кусков мыла у базарного торговца, о прочих столь же ужасающих деяниях.
– А мыло-то зачем? – еще не вполне придя в себя после мучительной ночи, переспросил Вася.
– А как же, господин хороший? – по-идиотски заулыбался успокоенный мирным вопросом пленник. – Так грязно и муторно было на душе!…
– Грязно, говоришь? – Рогов, взглянув на свои перепачканные землей руки, расценил последнее заявление как неприкрытую издевку и пришел в ярость. – Я тебе сейчас самому устрою грязевую ванну!
Изумленный столь быстрой сменой настроения “мертвяка” солдатик снова не на шутку перепугался и залепетал:
– Хорошо, я все скажу. Вот те крест!… Только это тоже не я!… Вчерась мы брали одну хату. Так ихний штабс-капитан, из контрразведки, велели к нему домой вещи свезти… Ну там, обувку всякую, яшшики… И шкаф еще. Такой тяжеленный…
– Какую хату? – оживился Рогов. – Фамилии говори!…
В этот момент он наконец сообразил, как следует реанимировать “революцьонерку”. Быстро набрав в рот из кружки изрядную порцию самогона, оперативник сильно дунул на лицо несчастной. Точно так же когда-то одна из Васиных соседок по коммуналке “пшикала” водой на белье, когда собиралась гладить…
– А че фамилия? – удивленно вскинул брови Косой. – Капитан – он Овечкин. А мужик, ну, чья хата была, – сапожник. Сердюк, кажись…
Ни договорить, ни выслушать дальнейшие вопросы солдатик не успел, так как девчушка неожиданно резко подскочила, заверещала, а потом чуть было не вцепилась Рогову в физиономию. Васю спасло лишь то, что попытку она производила с зажмуренными глазами, которые щипал самогон.
– Нечистая! – выдохнул Косой, наблюдая, как отчаянно отбивается от недавней пленницы “мертвец”…
* * *
Засор в туалете на втором этаже пробивали долго и мучительно.
Сантехники, чьей сосредоточенности и одухотворенности могли бы позавидовать крупнейшие мировые ученые, неторопливо ковыряли в трубе пятиметровым гибким штырем из витой стали с крючком на конце, слаженно работали вантузами, включали и выключали гудящий и мелко дрожащий аппарат непонятного предназначения, перекуривали, обменивались понимающими взглядами, словно хирурги в процессе операции по пересадке сердца, вздыхали, снова брались за вантузы, простукивали систему, приложив ухо к холодным мокрым трубам, горестно качали головами, опять перекуривали, запихивали в сливы унитазов шланги и подавали в них сжатый воздух, отфыркивались, когда их окатывало водой, бегали на верхний этаж и били там киянкой по торцу старого чугунного стояка, отгоняли от туалета любопытствующих сотрудников, высокомерно цедили непонятные словосочетания типа “крестовина фановой трубы”, отхлебывали из канистры со спиртом, благоразумно прихваченной с собой одним из водопроводчиков, открывали и закрывали вентили, и так далее.
Но засор как был, так и оставался…
Ларин, который после непродолжительного сна стал немного соображать, с полчаса понаблюдал за работой сантехников и удалился вниз, дабы принять участие в обсуждении проблемы нового стекла в окне дежурки и тех санкций, что Соло-вец намеревался наложить на Пуччини…
В холле перед “обезьянником” было довольно весело, ибо там собрались почти все могущие самостоятельно держаться на ногах сотрудники РУВД, а вопли начальника ОУРа сопровождались комментариями злорадствующих задержанных.
Соловец, как ярый сторонник соблюдения законности, устроил над участковым самый натуральный суд, в котором играл роль прокурора-обвинителя.
Судьей был назначен Дукалис, народными заседателями – Нед срезов и Удодов, адвокатом обвиняемого – Безродный, судебным приставом – Чердынцев, а Котлеткин, Твердолобое, Казанцев и полтора десятка пэпээсников изображали зрителей.
Самого Пуччини, дабы соблюсти все процессуальные нормы, затолкали в пустующую ячейку “обезьянника” и заперли, отобрав ремень и вытащив шнурки из ботинок. Задержанные алкоголики встретили временное заключение участкового радостными воплями и одобрительными аплодисментами. Особенно наглый бухарик из соседней ячейки даже попытался смазать Пуччини по физиономии, просунув руку между прутьями решетки, но бдительный сержант из “конвоя” пресек безобразие, заботливо приложив к железным прутьям электрошокер. Бухарик угомонился.
Правда, участковый тоже получил разряд, так как в этот момент держался за единую с прутьями металлическую основу узких нар.
– Попрошу тишину в зале! – Дукалис постучал ладонью по столу и поправил сварганенную из пыльной розовой портьеры судейскую мантию. – Обвинение, вам слово!
Соловец быстро прокричал список обвинений, начинавшийся с безобидной “обжираловки горохом” и заканчивающийся “нападением на старшего офицера милиции”, и потребовал применить к Пуччини меры физического воздействия вкупе со штрафом.
“Адвокат” Безродный с “прокурором” согласился и предложил, дабы не терять время, немедленно расстрелять своего подзащитного.
“Народный заседатель” Удодов выступил с инициативой повесить на участкового месячный план по задержанию минимум одного преступника в день, но был грубо оборван Соловцом, чьи подчиненные с трудом справлялись с расследованием даже двух преступлений в квартал. Тридцать задержанных злодеев в месяц означали паралич всей работы РУВД.
“Судья” Дукалис поддержал “прокурора” и дал Удодову подзатыльник.
Котлеткин от имени общественности внес предложение лишить Пуччини зарплаты на полгода и на эти деньги покупать на всех разнообразные прохладительные напитки. Мысль сержанта-водителя вызвала у собравшихся интерес и была признана отвечающей генеральной линии судебного процесса.
Ларин также не остался в стороне и намекнул на необходимость подкрепиться хотя бы пивом, чтобы не прерывать заседание. Чердынцев коротко кивнул и отправил двух ефрейторов за нужным продуктом, снабдив их деньгами, изъятыми у шутника.
Когда бутылки с “Балтикой № 9” были принесены и откупорены, а жаждущему Пуччини показали фигу, в одной из клеток очнулся сильно помятый человек в разодранных брюках и женской кофте на голое тело, подобранный нарядом ППС возле салона эротического массажа, и стал биться об решетку, крича, что он тоже судья, желает присоединиться к коллегам и вместе с ними вынести участковому справедливый приговор. В качестве подтверждения своих слов алконавт достал спрятанное в ботинке удостоверение и начал махать им перед носом удивленного начальника дежурной части.
Удостоверение оказалось подлинным, как и федеральный судья Фонтанкинского районного суда Александр Гурьевич Шаф-Ранцев.
Толкователя законов с извинениями выпустили из клетки, дали бутылку, и он занял место секретаря, привычно не обращая внимания на тот абсурд, что творился в холле РУВД.
Обвиняемому тоже дали слово, но, послушав пару минут стенания Пуччини, сопряженные к тому же с оскорблениями Соловца лично и ОУРа в целом, Дукалис подмигнул одному из конвоиров, и участкового лишили слова.
После чего тот обиделся и ушел в угол клетки.
Опохмелившийся судья встал, потребовал себе еще бутылочку пивка, заправил выбившуюся кофту в штаны и произнес двадцатиминутную речь о торжестве справедливости, проиллюстрировав ее примерами из собственной практики.
Милиционеры и дознаватели с удовлетворением узнали, что судейский корпус в его лице полностью поддерживает их нелегкую борьбу с гражданами, в принятии решений ориентируется на “внутреннее убеждение” стражей порядка, не принимает в расчет всякие глупости вроде “алиби”, считает заключение под стражу единственной достойной внимания формой меры пресечения, а приговоры строит на принципе “лучше посадить сто невиновных, чем выпустить одного виновного”.
