- Все еще злишься?! – заглянула в мои глаза Мари. – Я не могу понять причины его поведения! Отец ведет себя как взбесившийся буйвол, ничего не понимаю. Подозреваю, – тихо шепнула сестра, – что это дурацкая гордость...
- Против меня?! – яростно выкрикнула с мокрыми глазами я.
- Да нет, скорей против света... – вздохнула Мари. – Этих надменных аристократов. Ты же помнишь, что дед сделал все так, не упомянув его даже в документах, как своего сына, и все записав на тебя, что внебрачным сыном стали считать его, а не тебя. Очень хитро! Я подозреваю, что отец боится, что его посчитают самозванцем. Тут, в Англии, среди знати, все такие снобы. А ведь король стал плохо относиться к нему как раз после смерти деда – смекаешь? Может, он так намекал всем, что отец ненастоящий?
Я хихикнула, вспомнив абсолютное сходство отца с дедом.
- Я подозреваю, – шепнула Мари, – что он недавно узнал нечто такое, или услышал намек, что приводит его в бешенство... Я думаю... – она вздохнула, – он сам сомневается, что он законный граф и сын своих родителей, и потому ярится... – Мари в отчаянии аж повела головой в сторону, вдохнув сквозь зубы, – ты же знаешь, что после смерти деда на отца упала ярость короля...
- Не заметила, – зевнула я.
- Ты ничего не заметишь! – рассердилась Мари. – Тебе, чертенку, все подавай пожарче, огоньку, лишь живей делаешься, тебе все как дома! В аду! Холодно в Англии, черт!
Я прыснула.
- Ну а мама хорошо заметила! – сказала вызывающе Мари. – Ей не кажется, что когда тебе поджаривают пятки огнем, тебе делается теплее. Ну так вот, я все думаю, что, может быть, король знал нечто такое, что ставило под сомнение рождение Леона. И потому так на него ударил после смерти отца – они же с старым графом Джорджем когда-то были товарищами и даже ухаживали за одной женщиной... Вот король и заступился за товарища, когда его сын стал притеснять малютку...
- Малютку?! Меня?! И поэтому он направлял всю нашу семью со мной в ад?!
- Где тебе было теплее...
- Вредина!
- Но в чем же можно подозревать Леона, если он точная копия отца, даже я не могла разделить их!?
- Неужели ты не понимаешь, – взмолилась Мари, моляще вытягивая голову. Ей не хотелось говорить вслух.
- Не... – я покачала головой.
- Ну... – Мари было явно больно говорить. Но потом она с болью сказала. – Ну... Он может быть с тобой в одном положении, и мог появиться так же, как и ты... – она сглотнула слюну. – Само твое появление наводит на такие мысли. То, что сделано второй раз, могло быть сделано и в первый, и просто повторено, не изобретая и не тужась...
И, видя, что я не понимаю, она отчаянно выпалила:
- Для того, чтоб сделать ребенка, отцу вовсе не нужно законной матери! – с горестью выпалила она, возмущенная подлостью мужчин.
- Ты думаешь... – я замерла, пораженная внезапной догадкой. – Что и он, и я оба неза...
- Тихо... – зашипела Мари.
От двери донесся дикий крик экономки, в котором звучал настоящий ужас.
Я оглянулась.
Видимо, индеец или китаец, вполне озверевшие за эти четыре дня ее придирками, популярно объясняли ей, что с ней будет, если она вернется. Популярно и доходчиво, они ведь педагоги, а это значит не только рассказать, но и показать, и даже дать почувствовать материал всеми чувствами.
Я испугалась, что она попыталась вернуться, и ее убили. Но индеец, увидев, что я оглянулась, даже показал руки, чтобы доказать мне с ухмылкой, что они ее не трогают. Даже не прикасаются рукой. Они хорошие. Она сама визжит, закрыв лицо. Потом на мгновение откроет, поглядит, и снова визжит в удовольствие.
- Прекрати эту пытку! – рассердилась Мари.
- Да от рук индейца до нее около метра! – возмутилась я. – Вон он, с невинным видом специально демонстрирует тебе руки!
- Да, но у него в руках свеженький скальп! – рассерженно сказала Мари. – Который он только вчера добыл и носил у пояса... И вчера этот скальп только ходил по полю. И он демонстрирует руки не только тебе, но и ей... И он специально встряхивает его, гладя пальцами мягкие волосы...
Пока я смеялась, Мари кинулась к экономке, подхватила ее, и сама вывела ее за забор. Она всегда сострадает людям, первой бросается на помощь.
Надо сказать, что и индеец, и китаец были в нашей семье как братья, особенно нам с Мари. Вождь считал нас членами своего племени – у них было принято усыновлять членов других племен, если они попадали в плен или просто иногда даже просто вливались в племя. Иногда в семью принимали других людей. Для него это было естественно, мы же даже не думали, что может быть иначе... Потому и сейчас, хотя они выполняли только мои приказы, Мари могла с ними даже подраться, как с братьями, и мне было даже интересно, что из этого выйдет. В детстве, когда я приезжала в Англию, Мари училась вместе со мной... Убивать.
Но Мари не стала драться, а просто сама ее вывела. Она сострадательная, всем поможет выйти за ворота. С удивлением я увидела, как она сняла с пальца роскошный перстень с бриллиантом и подарила экономке. Она старается не делать врагов, она добрая. И потом, у старухи дети и внуки, это будет ей страховкой и она не умрет с голоду. На сумму, вырученную с его продажи, она будет есть сто лет. Мелочь, а приятно. Тем более что Мари это ничего не стоило. У нас собственные копи в Южной Америке и Южной Африке.
Индеец, перевалившись через забор, нечаянно показывал старухе скальп, невинно обмахиваясь им, но Мари закрыла ей глаза рукой и повела с закрытыми глазами.
- Закрой ей глаза, пока я буду рубать ей голову! – грубым голосом заорала я.
Старуха, оттолкнув Мари, завизжала, взяв старт. Пока Мари искала, кого убить, я быстро полезла мыть окна. Отец сказал. Надо сказать, что я люблю работать и всегда все делаю охотно и весело сама. За мной и слуги работают, как бешенные. И весело. Вряд ли кто может работать меньше хозяйки. А около тех, кто все-таки может, обычно начинают крутиться китайцы. Люди делают все возможное, чтобы они не приходили. Я называю их по привычке китайцы, там они учились убивать, но на самом деле они индейцы. Наполовину. Душа людей болит и радуется, когда они рядом. Вот и экономка бежала так, что Мари догнать ее не могла, несмотря на то, что у нее болячки.
- Вернитесь... – отчаянно кричала Мари. – Ничего вам за это не будет!
Весь дом, затаив дыхание, наблюдал за этим с редким восторгом. Эта стерва всех достала. Меня только интересует, если она их достала, то что же они будут думать обо мне?
Хотя, надо сказать, я и сейчас занимала в их глазах высокое положение и видное место. Четвертый этаж, подоконник.
...Отчего у меня такой прилив трудолюбия? – Я люблю самозабвенно работать, ничего не замечая, особенно когда отец стоит внизу. И делает вид, что зовет меня.
Отчего у меня радость в глазах от мытья окон? – Он зовет меня долго.
Тогда меня несет прилив вдохновения.
Тогда я яростно работаю, не слыша и не видя ничего до умопомрачения. Я сконцентрирована на деле.
До умопомрачения отца....
Я люблю работать, потому отец уже несколько минут внизу ходил с мрачным видом туда-сюда, сжав руками голову, как лиса, уговаривающая друга ворона с сыром слезть. Он нервно ходил туда сюда!
Я на самом деле люблю работать.
Естественно, он попробовал поговорить со мной в окно, которое я мою. Но каждый раз почему-то ошибался этажом. А дом ребрышками – с этой стороны не видно, что на другой. Побегав так вверх-вниз, вверх-вниз полчаса, он стал покладистей. Я почему-то оказывалась на другом этаже и в другом месте. А я работала в глубоком сосредоточении. И он уже не пытался нарушить глубокое сосредоточение человека на мойке окон.
Дело в том, что у него появились проблемы с обезьянкой. Но я его не замечала – я была так занята работой, так занята... Когда работаю, ничего не вижу и не слышу... Я не виновата, что я его не заметила вообще еще. Он сам послал меня работать!
- Лу, перестань идиотничать и притворяться! – громко сказала лиса. – Слезь, дорогая, я хочу тебя с кем-то познакомить!
Дальше было не замечать его просто неприлично. Я случайно во время мойки, он же сам это советовал мыть, совсем случайно, взглянула вниз, и увидела отца. Он пришел уже полчаса назад, заявив, что во всем особняке не осталось ни одной гинеи и даже захудалого соверена, а сегодня воскресенье и праздник, чтобы идти в банк. К тому же бухгалтерские книги куда-то исчезли. А в замочную скважину сейфа какой-то ублюдок засунул кусок воска.
- О, папа! – сказала я с удивлением. – Ты давно пришел?
Папе явно хотелось удавить дочь.
- И что тебе надо?
Руки у отца нервно сжимались.
- Исчезли, говоришь? – серьезно задумалась я. – Проклятые гинеи! Убегают, да? – по-детски рассудительно заявила я.
У отца дрожали руки. И, хоть он носит всегда с собой два ножа и пистоль и короткий японский меч, и все в одежде, но не мог показывать этого перед такими невинными гостями. Потому я не волновалась.
- Ходют бедные? – я в недоумении развела руки, сев на подоконнике. И уважительно повернулась к нему, ведь я леди вежливая, а отец учил всегда поворачиваться в Англии лицом к собеседнику, болтая ногами.
