Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман

Друзьями и покоем дорожи

люби, покуда любится, и пей,

живущие над пропастью во лжи

не знают хода участи своей.

И я сказал себе: держись,

Господь суров, но прав,

нельзя прожить в России жизнь,

 тюрьмы не повидав.

Попавшись в подлую ловушку,

сменив невольно место жительства,

кормлюсь, как волк, через кормушку

и охраняюсь, как правительство.

Серебра сигаретного пепла

накопился бы холм небольшой

за года, пока зрело и крепло все,

что есть у меня за душой.

Сбреди воров и алкоголиков

сижу я в каменном стакане,

и незнакомка между столиков

напрасно ходит в ресторане.

Дыша духами и туманами,

из кабака идет в кабак

и тихо плачет рядом с пьяными,

что не найдет меня никак.

В неволе зависть круче тлеет

и злее травит бытие;

в соседней камере светлее

и воля ближе из нее.

Думаю я, глядя на собрата —

пьяницу, подонка, неудачника, —

как его отец кричал когда-то:

«Мальчика! Жена родила

мальчика!»

Страны моей главнейшая опора —

не стройки сумасшедшего размаха,

а серая стандартная контора,

владеющая ниточками страха.

Как же преуспели эти суки,

здесь меня гоняя, как скотину,

я теперь до смерти буду руки

при ходьбе закладывать за спину.

Повсюду, где забава и забота,

на свете нет страшнее ничего,

чем цепкая серьезность идиота

и хмурая старательность его.

Лакомясь тоской и самомнением,

не сетуй всуе, милый мой,

жизнь постижима лишь в сравнении

с болезнью, смертью и тюрьмой.

В объятьях водки и режима

лежит Россия недвижимо,

и только жид, хотя дрожит,

но по веревочке бежит.

Еда, товарищи, табак,

потом вернусь в семью;

я был бы сволочь и дурак,

ругая жизнь мою.

Из тюрьмы ощутил я страну —

даже сердце на миг во мне замерло —

всю подряд в ширину и длину

как одну необъятную камеру.

Прихвачен, как засосанный в трубу,

я двигаюсь без жалобы и стона,

теперь мою дальнейшую судьбу

решит пищеварение закона.

Там, на утраченной свободе,

в закатных судорогах дня

ко мне уныние приходит,

а я в тюрьме, и нет меня.

Империи летят, хрустят короны,

история вершит свой самосуд,

а нам сегодня дали макароны,

а завтра — передачу принесут.

Мой ум имеет крайне скромный

нрав,

и наглость мне совсем не по карману,

но если положить, что Дарвин прав,

то Бог создал всего лишь обезьяну.

Я теперь вкушаю винегрет

сетований, ругани и стонов,

принят я на главный факультет

университета миллионов.

С годами жизнь пойдет налаженней

и все забудется, конечно,

но хрип ключа в замочной скважине

во мне останется навечно.

Не знаю вида я красивей,

чем в час, когда взошла луна,

в тюремной камере в России

зимой на волю из окна.

Для райского климата райского сада,

где все зеленеет от края до края,

тепло поступает по трубам из ада,

а топливо ада — растительность рая.

Россия безнадежно и отчаянно

сложилась в откровенную тюрьму,

где бродят тени Авеля и Каина

и каждый сторож брату своему.

Устал я жить как дилетант,

я гласу Божескому внемлю

и собираюсь свой талант

навек зарыть в Святую землю.