Мужик должен быть охотником, а не добычей! Охота же на меня велась постоянно. Вот ведь никогда не был секс-символом, ну рост выше среднего, ну морда не совсем страшная — но тут я прямо видел, как в глазах приезжих дамочек загоралось «Добыча! Взять!»
Была у меня знакомая, неглупая вроде баба, но как-то раз вдруг сказала, что мы ничего не понимаем и будь она мужиком — а дальше перечислила все те поступки, из-за которых мои друзья приобретали себе различные проблемы, от финансовых потерь до проблем со здоровьем и законом. Но она была уверена, что мы просто проходим мимо своего шанса. Ага, как же.
Глядя на эти хищные милые улыбки, слушая постоянное «господин барон, что вы делаете сегодня вечером?», «господин барон, вы не могли бы» и «господин барон, я так давно мечтала» — хотелось уползти в норы к Упырю.
Нет уж, ни поцелуя без любви! Можно, конечно, уехать куда-нибудь, чай не прикован, только уезжать было лень.
Еще можно заняться работой. О, фон Шнитце только намекни и работы будет больше, чем надо! Я оглянулся: управляющий стоял рядом, чего-то выжидая. Может, как раз намека? Ну что же:
— Говорят, однажды в Дании одна девочка пришла в школу с крестиком, а ей говорят — сними крестик, а она не сняла. И ее распяли на кресте!
Старик задумчиво пожевал губами, несколько раз двинул бровью, посмотрел на меня и осторожно ответил:
— Господин барон, я все-же думаю, что в чем-то эта история не совсем… ммм… верна.
— Это тысячу лет назад было.
Его лицо мгновенно прояснилось.
— О, тогда это действительно могло произойти! Где вы услышали такое интересное предание?
— Старики рассказывали…
Я вздохнул. Чувство юмора у старика было, но очень своеобразное, и большинства моих анекдотов он не понимал. Или не хотел понимать.
Скучно, однако. Надо чем-то заняться, а то начну чудить!
— Кстати, это предание служит доказательством, что уже в те века в Дании были школы, и в них наравне с мужчинами обучались женщины!
Мы с Эгельбертом покосились на Марти и громко промолчали.
Вчера она все-таки всадила три ножика подряд в среднюю мишень и с боем вырвала право стать ассистентом начальника стражи. Через час он прислал ее Эгги. Еще через час тот отправил девушку к отцу. Старик долго пытался оторваться, бегая по замку, но не смог, не смотря на всю свою шустрость, и сдается мне, сюда, на башню, он поднялся, чтобы я как-то унял боевого подруга.
Эх, эту энергию да в мирные цели… Меня-то она хоть немного опасается.
Вообще я не переставал поражаться, насколько эти ребята, мои пажи, воспринимали все всерьез. Ну казалось бы — потратили они не так чтобы маленькие, но и не особенно большие деньги на какие-то курсы, по сути — театрализованный отдых. Неужели они не понимали, что не так уж много и получают? И что в любой момент можно сорваться и уехать по действительно важным делам, вместо того, чтобы позволять над собой измываться?
Видимо, нет.
Больше того — Эгги сообщил, что собирают очередь на второй набор оруженосцев, и кое-кто из волонтеров (наверняка с подачи одного бравого усача) открыл что-то вроде курсов подготовки.
Хотя чего я удивляюсь, вон, целая небольшая страна считает, что если делать вид, что все идет как и положено, то все и будет идти так. Ох уж эти эски…
— Пойду, проинспектирую подвал. Группа уже ушла?
— Да, Александэр. — Фон Шнитце с надеждой уставился на меня, но я, будучи тираном и деспотом, Марти с собой не взял.
Давненько я не был в тюрьме! Уже неделю. Во-первых мне там не нравится. Не потому что там жертвы моего произвола, а потому что там туристы. Во-вторых с туристами там постоянно что-то случается — то в пыточной кто-то руки-ноги вывихнет, проверяя кандалы на прочность, то какие-то азиаты дружно умудрились всей экскурсией запереться в пустой камере. То еще зрелище, двадцать два человека печально смотрят на бегающего по стенам от волнения Эрдара и фотографируют без остановки — бедняга чуть голыми руками решетку не выломал. Ничего, теперь мы еще и фотки делаем, «зарешеченные». Особенно охотно их берут американцы.
Из первой от двери камеры доносились стоны. Налоговик, приятно удивленный процентом, капающим ему, как и большинство его земляков в такой ситуации тут же начал повышать мастерство — делал вокальные упражнения для развития голоса, долго и вдумчиво работал над костюмом. Все-таки умеют местные работать, даже меня впечатлило.
— Вы, любезный Отто, не тем делом были заняты, вам надо было на сцену идти. Такой талант пропадает! Как только отсидите — обязательно запишитесь на курсы актерского мастерства.
— Благодарю, господин барон, я очень польщен. Думаю, ввести в репертуар что-нибудь из узнаваемой классики.
Мытарь поменял выражение лица на более трагическое.
— Лучше активнее жестикулируйте, располагайте образ трехмерно!
Шрайбер задумался, наугад повел рукой, уставился на ладонь, несколько раз приложил ее то к животу, то к груди, прикидывая.
— Гениально! Вот чего мне не хватало!
— Рад помочь. Условия содержания приемлемые?
— С учетом того, что я все еще считаю мое задержание произволом…
— … полностью соответствующим местным законам, так что скорее — это просто рабочий момент.
— Допустим. Условия — приличные. Но я возмущен! Почему у моего соседа дверь открыта, а у меня — нет?!
— Ну, вы кажетесь относительно приличным человеком, вот, даже искра актерского таланта показывает, что вы просто сбились с пути в какой-то момент. А сосед ваш — человек конченный. Банкир… С другой стороны от него, как вы заметили, сидит постоянно голодный людоед. Мы не теряем надежды, что однажды они найдут друг друга.
— О… понимаю. Но боюсь, у бедняги африканца нет шансов.
Тут я был с ним согласен.
Покивав мытарю, начавшему отрабатывать в третьей актаве наиболее берущие за душу стоны и проклятья, я прошел дальше.
Две следующие двери были открыты.
Негр сейчас бегал где-то наверху, в камеру он спускался только перед экскурсией. Чернокожий, узнав, что артистичные стенания налоговика оплачиваются наличными, поначалу объявил забастовку. Я, узнав об этом, пригрозил, что он еще и голодовку объявит, африканец пошел на попятную, и мы пришли к соглашению. Теперь «дикий людоед» обычно шлялся где-то наверху, в часы посещений спускался, запирал камеру и встречал туристов обгладывая здоровенный мосол, сверкал глазами, восклицал что-то неразборчивое и тянул руки. Однажды, увлекшись, чуть не утащил к себе неосторожного финна, вцепившись зубами в рукав куртки, но остальные туристы отбили собрата и попытались ворваться в камеру. Пришлось вмешиваться, защищать «эмоциональное, но дурное дитя природы», позволив всем дамочкам сфоткаться с лыбящимся «выдающимся экземпляром». Мужики смотрели мрачно и исподтишка грозили негру кулаками.
Финн, пребывавший в привычной меланхоличности организма, кажется даже не понял, что его пытались съесть.
Шрайбер очень ревновал к успеху негритянского театра и стонал потом вдвое пронзительнее. Но оба заключенных никак не могли заткнуть истинную звезду. Блюмшилд сидел в своей камере с открытой дверью, злобно поблескивая на проходящих мимо глазами. В темноте его было сложно разглядеть, да и запашок, не смотря на ежедневную уборку, чувствовался, но каждый турист норовил сделать памятную фотографию именно на фоне этой камеры. Было интересно наблюдать, как люди отходят от таблички с объяснением его провинностей (мы долго придумывали ее с Эгги и в результате честно описали все как есть) с одухотворенно-мечтательными лицами. Не любят банкиров почему-то. Причем вне зависимости от национальности.
В любом случае очередь на место тюремщика уже расписана до самого конца лета. Пока, правда, пыточная камера не пригодилась, но трое хвастались, что почти сумели пустить в ход плетку, выманив ростовщика за пределы камеры.
Собственно, потому и пахло — он же не мылся. Шрайбера за хорошее поведение выпускали на два часа ежевечерне, негра и вовсе использовали кто как хотел — в смысле перетащить или подмести. Но банкир трусил.
Вообще я молодец. Две недели баронствую, а уже три узника в подвалах. Мытарь, ростовщик и людоед. Кого бы еще добавить, для комплекта? Журналиста, может быть? Или…
У двери крайней камеры я остановился. Странно, решетка заперта… Я сюда не спускался дней пять, но точно помню, что тогда эта, последняя, самая дальняя от входа камера, была открыта. Оглянувшись, кивнул тут же поспешившему ко мне старшему стражнику. Вообще-то, Фиску по статусу надо было бы устроить повышение, но уж больно он тут колоритно смотрелся.
— За что сидит этот… — я покрутил пальцами, подыскивая определение. — Пленник? И кто посадил?
— Так согласно распоряжению вашей милости. За самозванство. — Эрдар пожал плечами. — Заявился, начал требовать чего-то. Вот, — он протянул журнал. — Назвался вашим другом… их тогда много было, и друзья и родственники.
