Зэк: Как правило, о высоком: о кино, о литературе. Например, сегодня она цитировала мне своих клиентов-писателей: «Глаза у девушки были умные, как у слона».
Корр: Как вы думаете, зачем вы нужны вашей жене?
Зэк: Чтобы злить ее собаку, cестру и подругу. Я – специя, я придаю остроту жизни.
Корр.: Экий вы жестокий! Кем вы были в прошлой жизни – палачом при падишахе?
Зэк: Наверное, кабаном.
Корр.: С чего вы это взяли?
Зэк: Я тут передачу по телику смотрел. Кабан всеяден: в основном питается корневищами и плодами. Ведет ночной образ жизни. Спаривается в ноябре-январе… Это же точно про меня!
Корреспондент заглядывает в энциклопедию.
Корр.: Хм, тут написано, что в марте у самки рождается три-четыре поросенка. Вот уж спасибо!
Зэк: Ничего не поделаешь: судьба у тебя такая.
Корр.: Э! Э! Руки прочь! Не сметь ко мне приставать! Я в домике!
Зэк: А у меня ордер на обыск домика!
Корреспондент пищит и отбивается подушкой.
Зэк (прижав кулак ко рту): Первый! Первый! Я – второй! Занял стратегическую высоту. Вас понял: есть приготовиться к запуску!
Корр.: А-а-а!
Полчаса спустя.
Корр.: Ничего, что я голову тебе на плечо положила? Не тяжело?
Зэк: Да ладно, чему у тебя там тяжелому-то быть?
По ту сторону добра и зла (мемуары)
[1997 г.]
Улетая из Таиланда, я оставила свой телефон Максу. Не то чтобы я хотела его любви. Мне хотелось звонков от мужчин, которым я нравлюсь.
Макс объявился через месяц, когда я уж и думать про него забыла.
– Алло! Ты что сегодня делаешь?
– Еду в Африку.
Он несколько растерялся:
– А может, ну ее? Пошли лучше гулять.
– А ты где? В Лос-Анджелесе?
– Да нет, у себя в Сан-Франциско. Мне все равно вечером нечего делать, так что я могу прилететь к тебе в гости.
Я оглянулась на чемодан, набитый средствами от тропической лихорадки и назойливых поклонников. Панамка в мухоморчик, купальник «граница на замке», книжка «Разводитесь с умом: как заполучить себе дом, ребенка и т. п.»… Ближайшие три недели я собиралась посвятить нравственному очищению в глухой африканской деревне.
– Макс, я еду в Африку с миссией доброй воли, – сказала я сурово. – Мы тут зажрались! А в Танзании люди недоедают. У них дизентерия, холера и вообще черт-те что! Мы должны делиться!
– Ага, – фыркнул Макс, – ты с ними поделишься хлебом, а они с тобой – холерой.
Я села в самолет со смешанными чувствами. Развод с Лукой давил на психику. По возвращении из Таиланда мы окончательно разругались, и он отправился на четыре месяца в Палестину. Я тоже не могла сидеть дома.
Звонок Макса буквально воскресил меня из мертвых. Мне страстно хотелось продолжения, но за миссию доброй воли я уже заплатила пять штук баксов.
В самолете мне было два знамения.
Несколько часов подряд мы летели навстречу восходу. Все небо было розово-золотое, и мы как будто неслись в светлое будущее. Зато когда мы пролетали над Кенией, я видела лесные пожары: кругом чернота, а на дне – огненная лава.
То ли в рай ехала, то ли в ад.
…Африка – это тьма народу, бешеная зелень и запахи – как на советской овощебазе. Все гремит и двигается. Водители – полные отморозки. Нищета – пятый век до нашей эры с редким вкраплением телеантенн и велосипедов.
В аэропорту Дар-эс-Салама нас встретила Гэйл – жилистая, крепкая, загорелая до бурого цвета.
– Деревня, в которую мы едем, называется Поммерн, – сказала она, загрузив добровольцев в автобус. – Там мы будем строить школу.
Наша группа напоминала дом престарелых на экскурсии. Половине было под семьдесят. Остальным – под шестьдесят. Я там была самая молоденькая девушка, которую все баловали и учили жизни.
Выйдя на пенсию, эти заслуженные врачи, адвокаты и аналитики озаботились классическим вопросом: а на фига все это? Деньги есть, карьера состоялась, любовь была. А толку?
Когда человек хочет, но не может, он спивается. Когда человек может, но не знает зачем – он едет в Африку строить школы.
Я сидела, зажатая между двумя чемоданами. Из-под переднего кресла время от времени вылезал гигантский таракан и махал на меня усами.
Я визжала, но ему было не страшно.
Кондиционер с ручным приводом – газета, по-братски разделенная на всех. Туалет – на «зеленой стоянке»: дедушки направо, бабушки налево. Выходить из автобуса было страшно: из окна мы неоднократно видели львов и слонов. Писали по очереди: один идет в кусты, другой стоит на часах, остальные болеют и морально поддерживают.
Поммерн оказался вполне цивилизованной деревней на четыре тысячи народа. У них даже имелся бар-магазин, в котором продавалось танзанийское пиво. Гэйл объяснила нам, что это свежий бамбуковый сок с добавлением специй. Бродить он начнет в животе. Через несколько часов после принятия в голову шибает так, что виски кажется компотом.
Под общагу нам отвели миссионерский домик, построенный еще в начале XX века. Из удобств там имелось: окно с прекрасным видом, двухъярусные нары и туалет с дыркой, хранивший память о первых посетителях.
Питались мы по-царски: угали (смесь муки и воды), омлет и фрукты. Мяса не было. Местные жители ели его раз в год – по случаю большого праздника. Уже перед самым отъездом в знак дружбы нам принесли древнего петуха, но ни у кого не хватило совести отправить его в суп. На национальное достояние можно покушаться только тогда, когда оно большое и условно ничейное.
Умывались бутылочной водой, фрукты мыли щетками… Танзания – не только колыбель человечества, но и колыбель всех известных микробов.
Прежде чем приступить к строительству, мы занялись врачеванием. Местная больница работала по графику «Когда приедут белые врачи». Они приезжали довольно часто: раз в год на три недели. И это счастье – в других деревнях вообще никого нет.
Люди шли к нам пешком по десять часов. Несли больных детей, стариков, сами ковыляли кое-как. Врачи работали в две смены: сначала доктор Макгир (бывший кардиолог), потом доктор Филдс (бывший онколог). Записями ведали Ванесса (бывший финансист) и Дороти (бывший прокурор). Взвешивание младенцев досталось мне (бывшему журналисту).
– Я не знаю, как быть! – чуть не плакала доктор Макгир. – У меня нет никакого оборудования, никаких лекарств, кроме аспирина и тайланола. А как мы диагнозы ставим! Тетка мне объясняет на суахили, пастор переводит на английский. Никакой истории болезни, ничего! В результате даем обезболивающее и кричим: «Следующий!»
…Топ-топ… Приблизиться на два шажка, вытянув шею, взглянуть и тут же броситься назад, к дружбанам, – млеть от собственной дерзости.
Эти ребятишки совсем как воробьи. Не дай бог заговорить или кивнуть – тут же спугнешь. Я развешивала постиранное белье и делала вид, что ничего не замечаю. Впрочем, приручить их – пара пустяков. Я сняла с дерева веревку и начала прыгать через нее, как через скакалку. Вскоре вся окрестная ребятня была в моем распоряжении.
Я не могла запомнить их имен. Про себя называла их Ванька, Петька, Николай Дроздов (этот все время носился с живностью)… Господи, как мы бесились! Играли в футбол, в вышибалы, в «Двенадцать стекляшек». По ходу дела я вспомнила все игры своего детства.
И как понимали друг друга? Дикая смесь английского, суахили и русского неприличного (когда мячом в живот засандаливали)…
Ночами меня мучили кошмары (побочный эффект таблеток от малярии). Боясь уснуть, я все думала об этих ребятишках. У большинства нет обуви. И вероятно, никогда не будет. Те, кто побогаче, носят истертые тапки не своего размера, которые у нас, в Штатах, раздают бесплатно, в качестве бонуса к покупке.
Работая на стройке школы, я порвала кроссовку и хотела ее выкинуть. На меня ТАК смотрели! «Отдайте ее нам, мы все починим, заклеим – все будет как в лучших домах Африки!» И как же мне было стыдно за двадцать пар обуви, валяющихся в моем шкафу!
У этих детей было два пути: либо всю жизнь ковыряться в земле, выращивая бобы, либо помереть в юном возрасте. Детская смертность тут высока: почти все они беспрерывно кашляли, сопливились и чесались. Каждый восьмой не доживает до 20 лет. Смотришь на этот пестрый табунчик: раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь – покойничек, раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь – еще один.
