- Могу, - сказал Павка. - Пусть тогда Волка играет Поляков. У него волчий аппетит, он умеет щелкать зубами, и вообще он очень похож на волка.
- Чем это я похож? - возмутился я. - Что я - серый? Может быть, у меня есть морда? Может быть, я вою?
- Воешь, воешь, - сказал Павка. - Вспомни, как ты позавчера выл, когда получил "неуд" по математике.
- Перестань, Старицкий. Зачем обижать своих товарищей? - сказала Любовь Аркадьевна. - Поляков будет играть Волка, потому что это нужно для дела.
- Для дела я согласен, - сказал я.
- Ну, а в роли охотников выступят Навяжский и Гурьев.
Каждый вечер по два часа мы репетировали. И наконец состоялся спектакль. В актовом зале большую часть мест занимали ученики младших классов, на остальных местах сидели родители и родственники, учителя и незанятые в спектакле наши одноклассники.
Увертюру на рояле сыграла ученица младшего класса Ася Барон при участии Володьки Петухова (барабан).
Открылся занавес. Сцена изображала комнату мамы.
- Доченька, - сказала Ира, изображавшая мать в платье своей матери и в высокой (под взрослую) прическе, - пойди навести нашу бабусю. У нее скарлатина, и она одна в доме. Снеси ей пирог, который я испекла для нее.
- А где пирог? - спросила Аня (ей очень шла сшитая специально для спектакля красная шапочка).
- Действительно, где пирог? - спросила Ира.
Для спектакля Ирина мама испекла самый настоящий пирог с повидлом.
Красная Шапочка и ее мать обыскали всю сцену, но пирога не нашли.
- Без пирога играть я не буду, - оказала Аня.
И тут из-за кулис прозвучал громкий голос Штейдинга, который был у нас машинистом сцены и стоял у занавеса:
- Павлушка, негодяй, съел пирог.
В зрительном зале раздался смех.
- Тогда навести бабулю, - сказала Ира, - и скажи ей, что пирог я пришлю ей завтра. Будешь идти по лесу, будь осторожна. Не попадись навстречу Волку.
- Не беспокойся, мамочка, я буду осторожна, - сказала Аня.
Штейдинг опустил занавес, и оркестр исполнил музыкальную интермедию. Атмосфера нагнеталась. Громыхал барабан, и жалобно пел рояль. Тучи сгущались.
Открылся занавес. Сцена изображала лес. Это мы привезли несколько березок и одну елку и укрепили их в ведрах. Аня шла по лесу и пела свою песенку:
Я иду к своей бабусе,
Я иду, ничуть не труся.
Страшным лесом я иду,
На свою да на беду.
Стихи написал Бродский, он у нас считался поэтом.
Аня пела, а я в волчьей маске стоял за кулисой и смотрел на Аню. Я был по-прежнему в нее влюблен и не мог отвести от нее взгляда.
- Поляков, на выход! - шептала Любовь Аркадьевна. Но я ничего не слышал.
Тогда Павка что есть силы толкнул меня в спину, и я пробкой вылетел на сцену.
- Ай! - вскрикнула Аня.
- Здравствуй, Красная Шапочка, - сказал я и забыл все свои слова. Я стоял и смотрел на Аню.
- Вы, кажется, хотели спросить, куда я иду? - сказала Аня.
- Да, - сказал я - Хотел.. Очень хотел... спросить...
- Вы хотели спросить, не иду ли я к своей бабушке?
- Да, я хотел спросить, не идете ли вы к своей бабушке, - повторил я, пытаясь вспомнить дальнейший текст, но все вылетело из головы.
- А я иду к своей бабушке, - (сказала Аня, - она очень больна, и я иду ее навестить.
Я мучительно вспоминал свою роль, но это было бесполезно. Мы стояли на сцене и молчали. И тогда Аня сказала:
- Вы, кажется, хотели спросить, а где живет моя бабушка?
- Да! - радостно сказал я. - Я как раз хотел спросить: а где живет ваша бабушка?
- За лесом, в маленьком голубом домике, - сказала Аня. - Простите, я спешу.
И убежала.
И тогда я вспомнил вce слова и закричал:
- Я опережу ее! Она пошла по тропинке, а я прямиком сквозь чащу! Что-то у меня чешутся зубы!..
Я сделал немыслимый прыжок и умчался.
Опять Штейдинг опустил занавес, и опять оркестр заиграл музыку, в которой еще больше нарастала тревога.
Занавес открылся. Комната бабушки. В кровати лежит Павка Старицкий в очках и в чепце.
- Что-то у меня плохо с сердцем, - сказал он. - Надо принять микстуру.
Он взял с тумбочки, стоявшей у кровати, литровую бутылку c чаем и выпил ее всю под аплодисменты зала.
В этот момент вошел я - Волк.
- Здравствуйте, бабуся, - оказал я.
- Ой! Ой! Волк! Волк! - закричал Павка и выскочил из постели.
Любовь Аркадьевна запретила ему выскакивать и велела лежать под одеялом, но он не мог не показаться всем в ночной рубашке своей мамы, или, как он говорил, "в роскошном пеньюаре".
И вместо того чтобы зрители в зале вскрикивали от ужаса, понимая, что Волк съест бабушку, они хохотали навзрыд, глядя, как Павка в розовом кружевном пеньюаре скакал по комнате и кричал: "Ой, мама!"
- Идиот, - оказал я ему шепотом. - Мало того, что ты съел пирог, так ты еще не даешь мне съесть бабушку... Срываешь мне всю сцену...
И я набросился на Павла с криком:
- Вот я тебя сейчас съем!
Я схватил его и потащил под одеяло. Забросив его на кровать, я накрылся вместе с ним одеялом, полагая, что он останется незаметно там, а я высуну голову и скажу: "Какая была вкусная бабушка!" Но не тут-то было: Павка стал меня щекотать, и кричала в результате не бабушка, а Волк.
Наконец мне удалось заставить Павку прекратить свои шутки, и я высунул голову и сказал свои слова.
Вслед за этим я надел на себя бабушкин чепец и очки.
В комнату вошла Аня.
- Здравствуй, бабуся!
- Здравствуй, Шапуся! - оказал я. - Подойди ко мне и поцелуй меня, внученька.
Я ждал две недели этого момента. Я надеялся, что Аня поцелует меня при всех. Пусть она поцелует меня в лице Волка. Хоть так. Я мечтал об этом.
Но Аня сказала:
- Я боюсь тебя, бабушка. Почему у тебя так сверкают глаза?
- Это потому, что я смотрю на тебя, - ответил я. - Но совсем не по-волчьи, а нежно-нежно.
- А почему у тебя такие большие уши, бабушка?
Я посмотрел на Аню и опять забыл слова.
- Вы хотели оказать - это для того, чтобы лучше слышать тебя? - оказала Аня и сердито на меня посмотрела.
- Да, Анечка, - сказал я.
- Я, между прочим, не Анечка, а Красная Шапочка, - сказала она.
- Извини меня, - сказал я.
И наверно, все в зале, даже несмотря на то, что я в маске, видели, как я покраснел.
- А почему у тебя такие большие руки, бабушка?
- Чтобы обнимать тебя, - сказал я и обнял Аню.
Наконец-то! Какое это счастье!
Но Аня вырвалась из объятий Волка и спросила:
- А почему у тебя такие большие зубы?
- Чтобы съесть тебя! - закричал я. - Я съел твою бабушку и понял, что аппетит приходит во время еды.
Сейчас я съем и тебя!
- Нет, не съешь! - закричала бабушка - Старицкии и вылезла из-под одеяла.
- Ты с ума сошел! - зашипел я. - Я же тебя съел, ку-да ты лезешь?
- Он не съел меня, товарищи! - закричал Павка. - Не те времена! Нет такого волка, чтобы мог съесть нашу советскую бабушку!
В этот момент на сцене появились охотники - Навяжокий и Гурьев.
- Можете быть свободны, - сказал им Павка. - Бабушка не поддалась на провокации Волка, и Красная Шапочка тоже сразу его раскусила. Хватайте Волка, товарищи охотники, и мы все вместе отвезем его в зоопарк!
Штейдинг дал занавес.
Зрители бурно аплодировали.
А автор пьесы - Ваня Лебедев - прибежал за ,кулисы красный, как светофор.
- Ты провалил мне пьесу! - кричал он. - Ты все испортил! Ты превратил драму в комедию...
И Любовь Аркадьевна, хоть и смеялась почему-то, сказала:
- Так нельзя, Павел, это уже совсем не то. Ну что же это за бабушка?
- Я лично горжусь такой бабушкой, - сказал Павел.
ПЕРВЫЙ БОКАЛ
Муся - девочка из младшего класса - пригласила нас к себе.
- Мои родители уехали на два дня в Петрозаводск, - сказала она, - и я одна дома. Можно устроить у меня вечеринку. Из моего класса будет только Вера Хлюстова, а вы можете пригласить кого хотите. У меня есть патефон и три пластинки: танго "Танголита", вальсбостон "Рамона" и шимми "Электромиос". Сложимся по два рубля. Я и Вера организуем ужин. У меня могут поместиться десять человек. Значит, вы приходите всисьмером.
Мы были в восторге. Мы - это Павка Старицкий, Бобка Рабинович, Шурка Навяжский и я. Решили пригласить Таню Чиркияу, Иру Дружинину, Нину Седерстрем и Эллу Бухштаб...
- За дам платим мы, - сказал Старицкий.
- А где мы достанем деньги? - спросил я.
- Это уже второй вопрос.
Деньги достали довольно просто. Шурка продал папину "Историю искусств", Бобка загнал четыре марки мыса Доброй Надежды, а я разбил свинью (у меня была такая копилка) и достал все ее содержимое. Таким образом мы вручили Мусе шестнадцать рублей.
Собраться решили в субботу в семь часов вечера и веселиться до десяти, а если удастся убедить наших родителей, - до одиннадцати.
Шурке и Бобке разрешили до половины одиннадцатого, а мои родители, на мое счастье, ушли на день рождения к зубному врачу Березовскому, а с тетей Феней я быстро договорился, что приду в полдвенадцатого.
Мусе было поставлено условие, чтоб было вино. Это было первое самостоятельное вино в нашей жизни, и потому вечеринка имела для нас особое значение.
