— Клянусь, что у меня не будет ни одного бедняка.
Он честно сдержал слово. Не прошло и пяти лет царствования Бориса, а уж ни одного бедняка нельзя было сыскать во всей стране с огнем.
Все перемерли от голода и болезней.
По отцу Борис был татарин, по матери русский, а по остальным родственникам неизвестно кто. Но правил он, как полагалось в те времена, благополучно. Давал обещания, казнил, ссылал и искоренял крамолу.
Но ни казнями, ни ссылками, ни другими милостями ему не удалось снискать любви народа. Имя «Борис» произносилось с иронией.
— Какой он «Борис», — говорили про него втихомолку. — Борух, а не Борис. Борис Годун или, еще вернее, Борух Годин. Знаем мы этих Борисов…
Многие уверяли, что своими ушами слышали, как Борис разговаривал с Гурляндом и Гурьевым по-еврейски, когда он еще был премьером.
— Только и слышно было, что гыр-гыр-гыр, — рассказывали бояре. — Потом все трое пошли в синагогу.
Когда появились первые слухи о самозванце, народ тайно стал изменять Борису. Узнав про самозванца, Борис позвал Шуйского.
— Слышал? — спросил царь.
— Слышал! — ответил Шуйский.
— Это он, Дмитрии?
Шуйский отрицательно покачал головой.
— Никак нет. При мне убивали. Это не тот.
— Кто же, по-твоему, этот самозванец?
— Мошенник какой-то! — ответил Шуйский. — Мало ли нынче мазуриков шляется.
Борис отпустил Шуйского и велел созвать бояр. Бояре пришли. Борис вышел и обратился к ним белыми стихами:
— «Достиг я высшей власти…»
Бояре переглянулись. Послышался шепот:
— У Пушкина украл! У Пушкина украл! Борис сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал:
— «Седьмой уж год я царствую…»
Тут чей-то негодующий голос резко прервал Бориса:
— Это грабеж! Своего же поэта грабит!
— В самом деле! — послышался другой голос. — Иностранного поэта хоть ограбил бы, а то своего. Сразу зашумели все:
— Посреди бела дня белые стихи красть!
Борис стоял бледный, как полотно железной дороги.
Кто-то закричал:
— Пойдем вязать Борисовых щенков!
— Это тоже из Пушкина! — закричали точно из-под земли выросшие Венгеров и Лернер. — Не смей трогать!
Но их никто не слушал. Все бежали душить семью Бориса.
Сам Борис чрез знакомого фармацевта, которому он пред тем устроил правожительство в Москве, достал арбуз с вибрионами и отравился.
Первый самозванец был родом из Одессы. Его настоящее имя до сих пор неизвестно, но псевдоним «Лжедмитрий I» был в свое время не менее популярен, чем псевдонимы «Максим Горький», «Сологуб» и др.
В приказчичьем клубе он научился грациозно танцевать мазурку, чем сразу расположил к себе сердца поляков.
— От лайдак! — восхищались поляки. — Танцует, как круль!
Последнее слово сильно запало в душу Лжедмитрия.
— Разве уж так трудно быть королем? — думал он, лежа у себя на убогой кровати. — Нужна только удача. Ведь Фердинанд и Черногорский князь стали королями. Нужно только заручиться поддержкой сильной державы.
Тут он невольно начинал думать про Польшу.
— Сами говорят, что танцую, как круль. Пойти разве и сказать им, что я действительно круль… Они всему поверят. Лжедмитрий не ошибся. Когда он объявил полякам, что он царевич Дмитрий, они бросились его обнимать.
— Ах, шельма, — кричали поляки, целуя Дмитрия во все, не исключая лица. — Как ловко прикидывался конюхом.
— Поможете мне овладеть моим царством?
— А что дашь?
— Все, что понравится вам, — обещал Дмитрий.
— Отлично! Нам нравится Белоруссия. Дмитрий добродушно сказал:
— Возьмите ее.
— Нравится нам еще Великоруссия, Малороссия, Сибирь.
— Что же у меня останется? — с испугом вырвалось у Дмитрия.
Поляки утешили его:
— А тебе, братику, ничего и не надо. Ведь ты конюх. Купим тебе хорошего лошака, ты и уедешь на нем из Московии, а править будем мы сами.
— Ладно! — сказал Дмитрий. — Спасибо, что хоть лошака одного мне оставите.
С помощью поляков Дмитрии и взял Москву. Народ московский и верил, и не верил, что это настоящий Дмитрий.
— Как же ты спасся? — спрашивал с любопытством народ.
— Очень просто! — объяснил самозванец. — Увидел, что меня начали резать, и убежал. Вместо меня и зарезали другого.
Народ качал головой, кто-то предложил:
— Позовем Шуйского. Он был тогда в Угличе. Спросим его.
Позвали Шуйского и спросили:
— При тебе убили царевича Дмитрия?
— Какого Дмитрия? — удивился Шуйский. — Никакого царевича Дмитрия не убивали. Все Борис выдумал. Дмитрий — вот.
Шуйский указал на самозванца.
— Спросим еще мать царевича! — решил народ. Позвали мать царевича и спросили, указав на самозванца:
— Твой это сын?
— Мой, мой! — ответила печальная мать. — Тот Дмитрий был только черненький, а этот рыжий. Только это оттого, что он вырос. Мой это сын! Мой!
Лжедмитрий стал царствовать. Человеком он оказался добрым, никого не казнил и не наказывал плетьми. Это показалось подозрительным боярам. — Он не настоящий сын Грозного, — роптали бояре.
— До сих пор никому из нас голову не отрубил. Нет, он самозванец!
А Дмитрий не исправлялся и продолжал не казнить. Бояре не могли снести этой обиды и убили его.
— Он был обманщиком! — заявили они народу. Он не Дмитрий.
Народ верил и не верил словам бояр.
— Спросим Шуйского! — решил народ. Шуйского привели.
— Убитый был Дмитрии? — приступили к князю.
— Какой убитый? — переспросил Шуйский.
— Вот этот, что лежит пред тобой.
— Этот? Какой же он Дмитрий? Мошенник он, а не Дмитрий. Царевича Дмитрия при мне в Угличе убивали. Этот самозванец.
Позвали мать Дмитрия и спросили:
— Твой сын?
— Не мой! — ответила мать. — Мои был маленький, восьмилетний, а этот, вишь, какой балбес. Народ после этих слов поверил.
Второй самозванец неизвестно откуда появился.
— Я вторично спасся! — сообщил он народу. — Видите, какой я ловкий. Изберите меня царем. Народ недоумевал.
— Как же ты спасся? — удивлялся народ.
— А очень просто. Подкупил человека, чтобы за меня принял смерть, а сам удрал. Народ думал, думал и решил:
— Спросим Шуйского.
Привезли Шуйского из монастыря, в который он за царствование был заключен, и спросили:
— Вот человек выдает себя за Дмитрия. Ты что скажешь — Дмитрий он или не Дмитрии?
— Дмитрий! — твердо ответил Шуйский.
— Но ведь Дмитрия убили!
— Какого Дмитрия? — удивился Шуйский. — Никаких Дмитриев не убивали. Это Дмитрий настоящий. Народ решил:
— Позовем мать Дмитрия. Позвали и спросили:
— Твой сын это?
— Мой! — последовал ответ. — И глаза те, и волосы те. Раньше он был рыжим, а теперь черный, но он мой сын.
— Позовем еще Марину Мнишек. — решил народ. Позвали Марину, показали Лжедмитрия II.
— Это мой муж! — заявила гордая полька. — И брюки такого же цвета, и столько же рук, ног и глаз, как у того… Это мой муж.
Однако Лжедмитрню II царствовать не удалось. Дав ему проходное свидетельство, его выселили из Москвы, кажется даже не впустив в нее.
Между тем смелых людей становилось все меньше и меньше на Руси и некому стало царствовать. Даже самозванцы отказывались от Москвы.
— Поцарствуешь день, — говорили самозванцы, — а потом целый месяц тебя будут за это убивать. Себе дороже стоит. Наступило междуцарствие. Поляки увидели, что царя нет в России, и пришли все в Москву и заявили:
— Мы все будем царствовать над вами. В компании веселее и безопаснее.
— Царствуйте! — разрешили бояре. — Кому прикажете присягать?
— Всем присягайте! — приказали поляки. На это бояре резонно ответили:
— Вас так много! Если каждому в отдельности присягать, то человеческой жизни не хватит. Выбирайте уж одного.
Поляки поняли, что бояре правы.
— Присягайте сыну нашего короля Владиславу! — приказали они.
Бояре присягнули. Когда присяга кончилась, поляки вдруг заявили:
— Мы ошиблись. Присягайте не Владиславу, а самому королю Сигизмунду. Бояре присягнули Сигизмунду.
— Можем идти? — спросили они.
— Нет, нет! — ответили поляки. — Не уходите. Может быть, еще кому-нибудь нужно будет присягать.
Бояре сели на крылечко и стали ждать.
Народ оставил их ждать и стал действовать на свой риск и страх.
Однажды на площади появился человек в форме мясника и закричал:
— Заложим жен и детей и выкупим отечество!
