Строгости к Селифаноффу крупно запутали всё народонаселение города, что мигом сообразило: Бронькин и в самом деле чего-то знает.
………………………………………………………………………………[7]
* * *
[8]… отсверках бело-молочных колонн мэрии нежданно даже для её стражников блеснул и замер арендованный Селифаноффым у коротких приятелей «кадиллак». А когда из автомобиля, приукрашенного кольцами на капоте и печальными лентами по бортам, метелью вылетел Бронькин, охранники онемели. А опомнились, когда тот вместе с бухгалтершей Елизаветой Пронькиной и красным дипломом об окончании курсов сити-менеджеров заочно оказался уже в режимной зоне второго этажа.
Прямо с порога кандидат № 1 заявил протест на отказ для его мероприятия в выделении актового зала клуба з-да «Точэлектровинтаж» по надуманной причине нескончаемой культурной занятости этого зала. Объявил своё жёсткое, но рискованное решение об увольнении по позорной статье за такую перегрузку зала банкира Марсела Хайгуллина-старшего, управляющего управлением культуры города. Затем разъяснил руководству города, что культура — это не «кадиллак», не телега, не рессорная бричка и даже не танк, для которых требуется управление в виде людей. Что ему как мэру города, чтобы управлять ею, управления не требуется, а живые деньги для этого он знает и без управления, у кого взять и сколько. Завершил он встречу с начальством тем, что потребовал в порядке информации разъяснить ему реальные условия оплаты труда мэра с учётом инфляции и собрать перед собой весь персонал, что собирали, конечно, с неохотою, но быстроного.
В трибунной речи Бронькин снова вернулся к вопросу перегрузки заводского клуба и известил чиновников, что собрание своего актива вынужденно проводил на базе дяди Лысого Пимена в кредит, так что с премиями им придётся затянуть пояса туже, но не навечно, а лишь до конца его полномочий. Потом он кратко осветил истиной содрогательную биографию господина А. П. Бронькина, однажды уже реорганизовавшего в пух и прах администрацию одного районного центра с помощью бронетехники. И сказал, что новых чиновников он быстро родить не сможет и с его прибытием в мэрию прежние бюрократы в основном останутся на своих табуретках. Что по ходу дела выгонит он с работы лишь глав кадров и финансов, а также армию бездарных помощников и советников [что никого не удивило], заменив их ордой умелых главных советников и помощников, а также непорочных финансистов и неподкупных кадровиков [о чём все и без него мечтали]. Потом Бронькин по именам одиозных фигур и неразумных олигархов прошёлся уже так, словно по двору крематория, давая всем разумение, для кого из этих нежильцов он теперь точно не пожалеет двух цветочков… При этом он тряс над головой газетой оппозиции и требовал глубоких знаний её абзацев наизусть.
Понабежавшие репортёры никак не могли взять себе в толк, работают ли они в «Чистой правде» или уже наоборот? Но все, как один, конспекты статьи Бронькина про Чичикова и его былую славу из противоборствующего им ещё минутой ранее оппозиционного журналистского цеха оратору показали. Затем осторожно и корректно позадавали трибуну бессмысленные, но удобные вопросы и, получив на них вычурные, но невнятные ответы, унеслись всё это описывать. А по окончанию потных, густых и продолжительных аплодисментов в сопровождении полицейской автомашины с мигалкой кандидат Бронькин тоже унёсся, оставив возбуждённый зал наедине с новыми знаниями. За рулём его «кадиллака» восседал врио шерифа города со своей обычной глуповато-дерзкою физиономией, «…которая всегда почти отличает полицейских служителей…»
«В то самое время, когда Чичиков в персидском новом халате из золотистой термаламы, развалясь на диване…» загородного Дворца приёмов управления культуры города NN потягивал с господином Хитрогрызовым и сухарями чай, Бронькин посетил замполита. И дело здесь в том, что когда он уже окончательно влюбился в своё собственно-мэрское отражение, то нежданно-негаданно ощутил на себе дуновение холодного ветра перемен. Увидал, что, с одной стороны, вся его неутомимая деятельность с помощью таланта Чичикова разгоняется чрезвычайно динамично и талантливо, а с другой — отчёты его штаба о проделанной работе выше креативного директора уже не взметают. В штабе появилась тьма несанкционированных даже им отчётных бумаг олигархов, спекулянтов и недобросовестных налогоплательщиков. Отдельные тузы-бизнесмены неясно чего даже перестали здороваться с ним, а их переписка оказалась засекреченной даже от него или без пяти минут мэра Афанасия. Выяснилось, что по улицам голодными стаями бродят подписанные вроде как самим Бронькиным послания, наводящие на солидных бизнесменов страшенный ужас. Что финансовые запросы, в письменах и от его имени изложенные, имеют такие дерзновенные суммы, что у лысого, как шаманский бубен, калифорнийского серого кита районного бизнеса Евстрата Акакиевича Мстюкина выросли полубокс и пейсы, а потом всё это встало дыбом. И чтобы не делалось от имени Бронькина в городе — ниточки сплетены были так, что для счастливого олигархического будущего и лояльности нового мэра к ним требовались политически мотивированные инвестиции и овальные кредиты. Дошло до того, что банк Хайгуллиных перешёл на круглосуточную работу, а в казначействе даже потемнели хрустальные чешские люстры. Разом с тем штабные права Елизаветы Андреевны Пронькиной упали ниже некуда и сомкнулись на панели оплаты чайных церемоний для бюджетников и всеядных штабных секретарш.
Пробовал Бронькин вразумить своего креативного директора словами, но в результате лишь напрасно и отрывисто потратил время. Чичиков много изменился и в хамско-элегантной ответной речи напустил ему много туману ошеломительного и сразу и сказал, что заданные им стандарты качества создаваемого в электорате продукта позволяют ему надеяться на успех. И что этот яркий успех, сообщил он далее теперь уже почти с человеческой ухмылкой, ему удалось совершить по методике И. А. Хлестакова, по которой так пылко сохнет его клиент Афанасий.
— Наполеон, выкопанный Бонапарт, — изумлялся Бронькин. — Рогатый чёрт из спальных кварталов хутора близ Диканьки, сатана с шинка, что у Гоголя по Опошнянскому шоссе бродит.
Да! Так вот о встрече с Феофаном. К нему-то и направился «кадиллак» Бронькина, чтобы вытребовать для его пассажира безгрешные советы и слова в усмирение неясной силы Чичикова как извне, так и внутри его штаба. А Аверкий Семёнович Гармошкин в тот день выглядел «…живым и вертлявым до такой степени, что нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо». Казался он таким же, как и в самые космические годы своего армейского комиссарства. Однако в ответ на поступившее от Бронькина прошение он застопорил циклограмму движений, привёл лицо в философскую неподвижность, компетентно задумался и благочестиво окинул взглядом пустопорожнюю дубликатную церковную кружку, указав всем своим видом, что выходить на пиковое решение не собирается. После двух-трёх немых манипуляций он всё ж таки посулил Бронькину поразмыслить об этой услуге заново и ещё раз пораскинуть мозгами, поскольку с подлинными призраками, не отбрасывающими своей тени даже в книгохранилищах с недухоподъёмной макулатурой, да ещё и в формате физического лица, пока ещё не работал. Но Бронькин подготовился и к такому повороту дела, среагировал мгновенно «…и в заманчивой перспективе изобразил необходимо последующую благодарность за добрый совет и участие». Гармошкин снова задумался и кивнул теперь уже умиротворяюще, что Афанасия Петровича Бронькина не вполне умиротворило. Поэтому он завернул ещё и к экстрасенсу, чтобы с его поддержкой и про запас законтачить ещё и с нечистой силой. Но в приёмной экстрасенса он натолкнулся на портрет Чичикова маслом, в золочёной багетной раме, на коне и в полный рост. Убедившись, что его креативный директор здесь уже свой в доску, он не стал рисковать, а всего лишь попросил экстрасенса сделать на выборах точный выбор и пригласил его билетами на свою инаугурацию вместе с его супругой.
Что касается последующих встреч с избирателями, то доподлинно известно, что Бронькин много изменился. Теперь каждое из своих выступлений Афанасий Петрович начинал с откровенного вопроса: [3 нрзб] такая власть? — чем очень сильно располагал к себе электорат из числа наиболее низких кругов населения, а дальше уже он вёл свою партию «…с железной неутомимостью…», но без особенно сильных выражений. И не бывало теперь такого, чтоб в конце его встречи не стоял стол. Открывался ли закладной камень в честь обозначения на карте города первой станции метрополитена, постамента ли под танк, на котором когда-то тянул лямку мэр города А. П. Бронькин, или современная платная стоянка для неугоняемых велосипедов избирателей, это уже неважно. Да и перебоев в поставках безакцизной «Брони власти» на разлив или энергетических напитков «Афанасий» и «Петрович» в стеклянной таре или пакетах — не случалось.
