От президентов аутсорсинговой и клининговой компаний, чьи офисы ютились где-то на периферии тихого, но стабильного оффшора, с немыслимо хитроумным инвестиционным проектом в руках забегала Гулянда. Она восхитила Чичикова методами переработки рукколы и топинамбура в высокооктановые чилийские вина, а остающегося жмыха — в доступную для посевной кампании низкооктановую солярку и завоевала собой полный карт-бланш на все эти виды деятельности. Потом ещё поразмыслила, да и купила для доклада своим вождям весь конфиденциальный прайс-лист по вакантным должностям в городской малине. Павел Иванович сильно расчувствовался в переговорах с шалуньей Гуляндой. Он даже подписал у неё на коленке широкий подряд на уборку одного главного и двух второстепенных перекрёстков в перспективном спальном районе города, где, по слухам, и негласно состоял генеральным заказчиком, застройщиком, центральным инвестором, а также автором архитектурной идеи и проекта. В свою очередь, проказница Гулянда сильно покраснела, поправила юбку, блузку и чёлку и подарила Чичикову полный комплект подлинной бухгалтерской отчётности из казино дяди Лысого Пимена и зала игровых автоматов прокурора города вместе с истинными реестрами всех должников этих предприятий, а также их юридическими и фактическими адресами. Рассекречивание тех списков в части, касающейся казино, вызвало потом у дяди Пимена ошеломление, хотя сомнений в точности обозначенных там фамилий и сумм не вызывало. Лысый Пимен позднее, конечно, из-за утечки немало бесился, о чём сведения имеются даже в этом недоконченном и местами утраченном тексте…
Обливаясь жарким потом истории своей службы и горчичным соусом локальных неудач, прокурор Д. Ф. Тугриков на приёме честно заявил, что зал игровых автоматов содержит лишь для души и зятя. И пока его зять, а тем более и он — прокурор, живы, Павел Иванович может гарантированно рассчитывать на их ежеквартальную поддержку. Прокурор также обозначил и такую тему, чтоб Павел Иванович пробил и порешал сверху абзац об экологическом здоровье местных народцев путём переподчинения полигона ТБО из крайцентра вниз, а ему бы заодно и отцепил бы неблагодарную обязанность смотрящего за этим мусорным Клондайком. То есть чтоб Чичиков перевёл проект этот в плоскость его перехода напрямик в природоохранную прокуратуру. Динару Франковичу теперь казалось, что в общедоступной прокуратуре в его преклонных годах, на волне инспирированных полицией дел о его кончине и однократном отсутствии на службе более четырёх часов скорее уже не удержаться. Он твёрдо обязался служить так, чтоб в глазах Павла Ивановича от меча Фемиды отражалась ежемесячная радость, а также безмерное счастье к каждому приличному празднику и по итогам календарного года.
О чём бы Чичикову люди ни говорили или что бы они ни заявляли вблизи его ушей, Чичиков всегда сыскивал нужный и приятный подход к их заботам:
— Так об чём ваш базар, Динар Франкович? Базара ж нет! И я даже дико извиняюсь перед вашей подкрашенной сединою! Считайте себе, что этот вопрос уже натурально решённый, — откликнулся в ответ прокурору Павел Иванович, даже не колеблясь, хороший человек Тугриков или так себе, а неожиданными словами, в тот миг произнесёнными, прямо показал прокурору, что ему давно уже небезызвестны даже судейские проделки. Да и взял он с прокурора в тот день даже для себя самого неприлично мало. А тот немедля пригласил Чичикова на гусарскую рыбалку где судаки толстые, как дела уголовные, вода чистая, как медицинский спирт, а по берегам черёмуха, ветла и, естественно, берёза, колышутся так приятно, что даже мичуринский сад московской ВДНХ имеет к ним, в сравнении, совершенно смущённый и бледный вид. Стороннему наблюдателю тут могло бы привидеться, что у Тугрикова при словах о тех благостях прервался даже тик бесконечно подмигивающего левого глаза, а подорванная службой нервная система вернулась к крепкому аппетиту.
Когда Бронькин уже венчал свою встречу с коллективом прачечной, повторно прикоснулся к греческому Диогену и перекинулся наконец на сомнительный вклад в военное искусство одного заурядного маршала бронетанковых войск, Чичиков уже принимал Мудрецова, нашедши и к его загадочной русской душе свой особливый ключик. С сытостью в голосе, однако максимально жёстко и отвязно {нетипично для него и по-хамски деланно}, Чичиков поначалу даже слегка удивил теряющего на его глазах рассудок Петрушку с арфой в руках.
— Ты ведь знаешь, Декабринович, что прародитель твой по метрике Потняцов Петрушка Варфоломеевич украл у господина Чичикова I — Первопроходца антикварный ларец красного дерева, инкрустированный карельской берёзой с архивом и несметным количеством денег, заработанных его непосильным трудом?
— У… — промямлил Мудрецов и потерял рассудок, потом вновь обрёл его и выставил перед Чичиковым картонную коробку из-под ксерокса.
— У-мест-но ска-за-но, — протянул Чичиков к коробке обе руки, хотя для него пока ещё по её содержанию и оставались неясности, а разумная праведность виделась лишь в её появлении.
— «Ах ты, чушка! чурбан!» «Подлец ты!» — Профилактически плеснул Чичиков в пламя своей речи ещё керосину. — «…тебя… в рог согну и узлом завяжу!» Ты себе хоть шурупишь, Петруха Ноябрятович, сколько стоит мой семейный архив в наше тревожное время? я уже не говорю о цене тех рублей в современном валютном измерении!
После второго вопроса Мудрецов снова потерял голову, затем снова нашёл её и впал в полную ипохондрию. Другую коробку он с собой в тот день, видно, не брал…
— Ты ведь понимаешь, Петухов, что весь твой этот офис вслед за каланчой и правильными бумагами уйдёт танкисту, и я его могу взять? — снова огорошил он книжного магната Петьку.
— Понимаю, нихарашо мне это, — не приходя в сознание, прошептал Петрушка.
— Так вот, малый! Я могу всё… Могу у Афони твой офис купить, а могу его и не купить… Что ты мне изречешь по такой диктатуре моего закона и взгляда?
— Нихарашо мне это. Не приобретайте это, отец родной! Как мне жить дальше? «Ведь на мне нет ни цепочки, ни часов…» уже с первых минут вашего приёма. Все годы, все дни и в особенности ночи я с упорством не отметавшей икры форели пробивался в люди! Батюшка, не губите! С Бронькиным я всегда сговорюсь полюбовно иль какие ещё методы использую. Размеры моей благодарности обволокут чёрной икрой все ваши чаяния… — бросился ему в ноги Петрушка.
«Чичиков взглянул и увидел точно, на нём не было ни цепочки, ни часов».
— Мн-да, — произнёс Чичиков с болезненным подозрением, — дела твои швах.
— Полный швах, — легко согласился с ним Мудрецов и жалобно замолчал.
— Так слушай теперь сюда, — произнёс ему Чичиков. — Может быть, я и соглашаюсь не брать с тебя огромную до бесконечности цену за то, чтоб не забирать себе твою недвижимость у Бронькина. А может, и не соглашусь… Но в приятном для тебя случае придётся мне тогда принять в своё обладание скупленные тобой не пойми зачем земли запрудненских крестьян. Разумеется, что принимать твои поля и веси мне придётся как от короткого приятеля…
— Так я ж категорически «за», Павел Иванович! В лицемерных сделках липового цвета я подкован не хуже той блохи и в этом деле не одну Плюшку съел…
Одно время они молчаливо подвигали друг другу калькулятор, при этом Петрушка пересчитывал цифры и в столбик. Чичиков на бумаге ничего не считал, и видно было, что с арифметикой он состоял в исправной гармонии. А когда Чичиков будто невзначай ещё и обмолвился, что мог бы распорядиться архитектору Мамагонову, чтоб тот видоизменил своё первоначальное заявление о своих страданиях в застенках Мудрецова с указанием другой фамилии насильника, то Петрушка отчасти даже повеселел, ибо отказаться от такого предложения было ему совсем невозможно. Правда, потом он равновелико и взгрустнул, так как в столбец втиснулась ещё одна строка, и сумму на бумажке довелось выводить наново…[9]
…………………………………………………………………
Наконец-то Чичиков получил дельное уведомление об окончании работы братьев-банкиров Хайгуллиных с наиболее крупными налогоплательщиками города и Мудрецовым, и он с глубоким удовлетворением поцеловал телефонную трубку. Будто зная об этом, в ту же секунду, с подносом и ватрушками, в пёстрой блузке и легкомысленном богемном шарфике на шее, в комнату ворвалась безумной красоты Зухра. Надо заметить, что Павел Иванович давно уже подумывал найти себе приятную девушку, увлечённую короткой любовью по доступным ценам. Но в это мгновенье Чичиков, пожалуй, теперь впервые, будучи в NN, непривычно и неуместно покраснел. Вспомнил, как встретил он её позавчера случайно в неглиже и на пляже, что для глубокой осени ему показалось весьма удивительным. Тогда он одной лишь только бровью зацепил Зухру «…мывшуюся на берегу пруда и тут же бросился её обнимать и осыпать поцелуями». Сейчас, продолжая пребывать в напряжённом тумане никем невиданных забот и заволакивавшем его глаза мареве спешных задач, Павел Иванович отрешённо, но будто впервые снова загляделся теперь уже на одетую девушку. Затем он снова впервые и совсем уж неожиданно столкнулся теперь уже со своим личным отражением. Не в Зухре, конечно, а в пожелтевшем от времени зеркале, взгромоздившемся дубовой подставкой среди медных самоваров, утюгов и старых фотографий безвестных умельцев на стеллажах отдела антиквариата бывшего книготорга Петрушки, а теперь уже ТЯКа. И он непроизвольно отшатнулся от своего отражения, настолько страшным показалось ему то, что увидел теперь…
