Когда помдеж Проценко переступил порог начальственного кабинета, он застал обоих отцов-командиров за игрой в самодельные шахматы. Хозяин вообще неровно дышал ко всякого рода зэковским поделкам — весь его офис был заставлен подобными сувенирами, словно музей примитивного искусства. На стенах висели деревянные резные иконы и картины романтико-любовного содержания, на специальных полочках пылились чеканные портсигары и всевозможные шахматы, шкатулки и блюда. На подоконнике грелись на солнышке расписные фигурки из хлебного мякиша — традиционные тюремные и зоновские игрушки. Венчало экспозицию метровое распятие, вырезанное из дуба. Прямо над страдающим Иисусом висел сохранившийся со времен развитого социализма богохульный лозунг «Наша цель — не наказание, наша цель — исправление». Богохульный, конечно, в связи с распятием. Но Вышкин как материалист-атеист на подобные пустяки внимания не обращал.
Доложив о пополнении, Проценко поставил начальство в известность о прибытии в лагерь Кольцова. Помещение в общую зону осужденных сотрудников органов внутренних дел — случай крайне редкий, для таких «заблудших овец» есть специальные «закрытые санатории» в Нижнем Тагиле и в Печоре. Ничего, кроме головной боли, администрации такие постояльцы не приносят.
— Кто он? Прокурорский или мент? — уточнил Гладких.
— Не знаю, я не вскрывал конверт. — Проценко протянул Вышкину личное дело Кольцова. Тот нацепил очки, взглянул на фотографию, затем вскрыл конверт и бегло просмотрел бумаги.
— Мент… Районное оперативно-сыскное отделение. Из Питера. Так… Что тут в приговоре?.. Драка на почве личных неприязненных отношений, тыры-пыры, нанес удар кулаком в лицо, тыры-пыры, потерпевший скончался от закрытой черепно-мозговой травмы, полученной в результате падения. Потерпевший, кстати, тоже бывший мент, из его же отдела, уволенный из органов по собственному за полгода до случившегося…
— Может, «крышу» не поделили? — предположил кум, который давно уже отвык чему-нибудь удивляться.
— Выясним… Почему его УФСИН[3] к нам отправил, а не в Тагил? Мест, что ли, не было?! Это ж ни в какие приказы не лезет!
Николай Филиппович пролистнул еще несколько страничек.
— Ага, понятно… Он тоже уже уволился… За неделю до драки. И тоже по собственному.
— Скорей всего, задним числом… — скептически хмыкнул Гладких.
— Не исключено. А в УФСИНе особо не разбирались. Формально — гражданский, и будь любезен на общих основаниях… Бардак! А ты теперь, как хочешь, так ему безопасность и обеспечивай! Я вообще удивляюсь, как его на этапе не порвали!
— Могли не знать, что БС.
— Зато теперь знают!..
— Я его пока отдельно посадил, — поспешил доложить Проценко. — Но в карантине персональных хат нет, а в отрядах — и подавно.
— Тьфу ты! — Хозяин порывисто встал из-за стола, зацепив шахматную доску и свалив фигуры. — Не успели по Колыванову отписаться, а тут новый геморрой!..
Беднягу Колыванова закололи заточкой спустя месяц после осуждения. А перед этим сделали из него Элтона Джона. И только потому, что в молодости тот имел неосторожность подать документы в школу милиции, но завалил экзамен по истории. Убили его, разумеется, не из-за скверных знаний истории отечества, а из-за подлых намерений стать ментом. И сокрытия сего постыдного факта от сидящей интеллигенции. Но от интеллигенции ничего сокрыть нельзя…
Кто загнал Колыванову заточку под ребро, естественно, установить не удалось, но все руководство получило по «строгачу», а начальник отряда, в котором числился убиенный, был понижен в должности. Сел же Колыванов за сопротивление работникам милиции — подрался с соседом, а когда за ним приехал наряд, навалял и ментам, и их машине. Но этот благородный — с точки зрения блатных — поступок не спас несчастного от жестокого, но справедливого возмездия.
А Кольцов — тот вообще десяток с лишним лет с ментовской ксивой и казенной пушкой проходил. Да завтра от каждого отряда очередь выстроится с заточками! Если, конечно, он вообще доживет до рассвета. И это за две недели до «Дня лагеря»! Ежегодного праздника, проводимого администрацией, на который съедутся уважаемые гости из областного управления исполнения наказаний и прочий чиновный люд из Тихомирска! Вообще-то проведение культурно-массовых мероприятий такого рода в зонах строгого режима запрещено, но Вышкин игнорировал этот запрет, поскольку во время праздника всегда легче решать «неудобные» вопросы, нежели в рабочем порядке.
— Я сегодня же поговорю с Кольцовым, узнаю, что там за история с дракой. — Кум тоже поднялся из-за стола.
— После карантина посадишь его к активистам, в первый отряд, — приказал Вышкин Проценко, — и помалкивайте пока… Хотя все равно узнают…
«Не дадут, ну не дадут спокойно до пенсии дотянуть! Коз-лы!..»
Покинув кабинет начальника, Гладких не стал вызывать Кольцова, как обещал. В ШИЗО с ним ничего не стрясется, а сегодня лучше навести справки. В личном деле много не вычитаешь, а к беседе желательно подготовиться. Тем более что разговор пойдет не только о трудовой биографии.
Он спустился вниз, в дежурную часть, где имелась междугородняя связь, и принялся дозваниваться в «колыбель трех революций».
* * *
Утром этап повели в баню — смывать позорное прошлое. Перед этим всех добросовестно прошмонали и отобрали запрещенные вещички. Наголо, как смакуют в дешевых сериалах, никого не брили. Вернее, брили, но строго по желанию — за отдельную плату зэк-парикмахер предлагал модельную стрижку.
После бани, выдав белье и робы, новичков повели в карантин, где вручили матрасы с подушками. В карантине им предстояло прожить пару недель, так сказать, адаптироваться к местным условиям, часовому поясу и климату.
С Кольцовым никто разговоров не заводил, хотя все видели, что посадили его отдельно и даже не с петухами. Но пока до него просто никому не было дела. Самим бы нормально устроиться. К тому же на этапе полно первоходов, запуганных в следственных изоляторах жуткими байками о нравах в лютых зонах, особенно «черных». Свою бы задницу уберечь!..
Разумеется, из общей массы выделялись ребята с синюшными наколками и характерным жаргоном, но они пока не цепляли новичков, предпочитая «обнюхиваться» друг с другом. Накануне, как и обещал прапор, всем принесли остатки ужина (макароны, хлеб и соль). Ужин поделили поровну, без учета прошлых заслуг, что многих новобранцев удивило.
Около полудня пополнение вновь построили и повели в штаб — знакомиться с хозяином. Перед штабом стоял жестяной рекламный щит. Он рекламировал распорядок дня. «Подъем, зарядка, помывка, заправка постели, завтрак, уборка территории… Вечерняя поверка, отбой». Судя по сильно облупившейся краске на щите, распорядок не менялся веками.
Специально обученный зэк-нарядчик еще раз взял всех на карандаш, особо интересуясь гражданской профессией, — нет ли случаем музыкантов, художников, поэтов, на худой конец — сварщиков?.. Поэты попадались через одного («Сердце кровоточит — она меня не хочет», «Сквозь чугунную решетку член повесил голову — принесите мне картошки, умираю с голоду»). К Кольцову писарчук не подошел. Вернее, не успел подойти, потому что на крылечко штаба выглянул майор, громко назвал фамилию бывшего сотрудника органов и кивком велел следовать за ним.
На дверях кабинета вместо таблички с должностью и званием висел полезный совет: «Стучите, и мы поможем», из чего Кольцов сделал вывод, что здесь обитает кум, или начальник «оперетты» — оперативной части. Советы, аналогичные дверному, висели и на стенах. И, как многое в этой зоне, отличались особым изяществом: «Запомни сам, скажи другому: путь в оперчасть — дорога к дому», «Помни: не сдашь ты — сдадут тебя!»
Других ценных советов Кольцов прочитать не успел, вспомнив указание прапора — при вызове к любому начальнику докладывать строго по форме.
— Осужденный Кольцов. Евгений Дмитриевич. Статья сто одиннадцатая часть четвертая, срок пять лет, начало срока…
— Да знаю, знаю, — дружелюбно прервал его хозяин кабинета, кивнув на стул, — присаживайся.
Кольцов сел на указанное место.
— Ну, давай знакомиться. Моя фамилия Гладких. — Майор распечатал пачку сигарет. — Федор Васильевич. Начальник оперативной части. Угощайся…
— Благодарю. — Осужденный взял сигарету.
— Ты ведь тоже опер? Верно? — Майор положил твердую ладонь на личное дело Кольцова.
— Бывший.
— Все равно, коллеги, можно сказать. Как устроился?
— Пока никак. Матрас получил. А вот костюмчик маловат.
— Поменяем… Я вот дело твое полистал, — улыбнулся кум, — ты вроде на хорошем счету был, две командировки в Чечню… Чего ж тебя к нам-то определили? Ладно б ты десять лет назад из органов ушел. А тут практически сразу после увольнения. Не знаешь, почему?
