— Да!! Но сперва я бы хотел ответить… Скажите, Арман, как звучит по — русски самое страшное ругательство?
Коленкур прошептал ему на ухо, и Наполеон, высокомерно глядя на своего пленника, старательно выговорил:
— Эиоп тую мат!
Поручик хмыкнул.
— При чем тут какой — то эфиоп? И кому, простите, мат?
— Эфиоп твую мат! — грозно выкрикнул узурпатор. — Мат твую эфиоп!! Эфиоп! эфиоп! эфиоп!
— И на здоровье, — пожал плечами Ржевский.
Наполеон повернулся к Коленкуру.
— Кажется, он не чувствует себя оскорбленным. Что я ему такое сказал?
— Что вы могли бы быть его отцом, — вздохнул Коленкур.
— Какой вздор! — возмутился Бонапарт. — Не хватало мне еще усыновить такого наглеца. В чем же соль этого «страшного ругательства»?
Коленкур развел руками.
Император обескураженно потер подбородок.
— Там, где мы, европейцы, видим полную бессмыслицу, русские умудряются отыскать глубокую философскую идею. Вот она — загадочная русская душа!
Глава 54. Цена дуэли
Наполеон был зол как никогда. Он не был так зол даже в свою первую ночь с Жозефиной, когда ее любимый мопс кусал его за пятки, не позволяя молодому генералу одержать победу над обворожительной креолкой.
Бонапарт смотрел на Ржевского и видел перед собой не мопса, а породистого кобеля, бросившего ему вызов.
— Вы задели мое мужское достоинство, месье, — сказал он. — Я докажу вам, что между кастрированным петухом и французским императором нет ничего общего.
— Сделайте одолжение, сир.
— Драться с вами на клинках или пистолетах было бы недостойно императора Франции. Предлагаю вам дуэль на женщинах.
— На женщинах?!
— Да, на женщинах. Чем мы хуже Казановы!
— Гораздо лучше, — уверенно заявил Ржевский. — А кто это?
— Венецианский ловелас, от которого сотрясалась не одна сотня кроватей по всей Европе. Он любил устраивать подобные дуэли.
— Мон сир, — возроптал Коленкур, — пристало ли вашему гению…
— Моему гению приспичило, — перебил император. — Войне конец, время к ночи — почему бы не развлечься? Вчера я спал с клопами, а сегодня хочу с женщинами.
— Каковы будут условия поединка? — спросил Ржевский.
— Они просты, как дамская подвязка. Каждому по даме — и на постель. Начнем одновременно. Кто дольше продержится, тот победил. Вот и всё, месье. Даже проиграв, вы утешитесь тем, что поймали миг сладострастия раньше своего соперника. Итак, вы согласны?
— Какой же гусар откажется от женщины!
— Однако, не обольщайтесь. Цена любой дуэли — жизнь. Не так ли? Если вы закончите первым, вас — по желанию — расстреляют или вздернут.
— А если вы опростоволоситесь, то вам отрубят голову?
Император протестующе фыркнул, надменно заложив руку под жилет.
— Наполеон не знает поражений!
— Но мы должны биться в одинаковых условиях.
— Давайте договоримся так, — Наполеон задумчиво поскреб под жилетом. — Поскольку поражение в русской кампании для меня хуже смерти, то, в случае вашей победы на ложе любви, я немедленно прикажу моей армии оставить Москву. Надеюсь, вас это удовлетворит?
— Вполне! Когда начнем?
— Теперь же, если вам не терпится.
— К чему откладывать? На женщин у меня постоянный аппетит.
— Я тоже не жалуюсь. Не думайте, что вы один такой прожорливый.
— Опомнитесь, мон сир! — вмешался Коленкур, взволнованно заламывая руки. — Всему миру известно, что ваша единственная страсть — это война.
Наполеон сделал строгое лицо.
— Запомните, Арман, война это больше, чем страсть. Это любовь до гроба! А что касается страстей, то вам ли не знать о моих альковных запросах… — Император взял обершталмейстера за ухо. — Признавайтесь, сколько раз в сутки вы бегаете к мадам Сисико за девочками для меня?
— А-а… сколько? — испуганно переспросил Коленкур.
Наполеон трижды дернул его за мочку уха.
— Ну! Сколько?
— Э-э… не менее трех раз, мон сир.
— Вот! И не надо писать в мемуарах, что ваш император раньше пел в ватиканском хоре мальчиков.
— А я и не писал, мон сир, — обиделся Коленкур.
— И на том спасибо. Ну — ну, не надо делать такую кислую мину! У меня от нее скоро будет изжога.
— Тогда отпустите, пожалуйста, мое ухо, сир…
— Какой же вы у меня ранимый… — Наполеон потрепал его за щеку. — Выше голову, мон шер! За вашу исключительную преданность я, быть может, все — таки дам согласие на ваш брак с Гиеной де Козлини. Хотя я всегда был против женитьбы на разведенных. А кроме того… что это за имя такое — Гиена де Козлини!
— Вы вечно путаете, сир. Ее зовут Адриенна де Канизи.
— Не многим лучше! Месье Ржевский, как вам эта Адриенна?
— Пардон, я, кажется, не имел удовольствия с ней переспать.
— Я говорю об имени.
— Для постели — так все равно, — рассудил поручик. — Но вообще — то уж больно на гангрену похоже.
— Слышали, Арман? Разведенная, раз, гангрена, два…
— Это дело вкуса, мон сир.
— Прошу прощения, синьоры, — не выдержал поручик, — я дождусь, черт побери, обещанной мне женщины или нет?!
Наполеон, казалось, и сам был рад оборвать затянувшийся спор.
— Не испытывайте мое терпение, Арман. Скорее отправляйтесь к мадам Сисико!
Коленкур надулся.
— Это обязанность Констана, сир. Я обершталмейстер, а не камердинер.
— Какая разница? Считайте, что я послал вас в конюшню за лошадками.
— Может, лучше послать в Париж за Жозефиной? — заносчиво выпалил обершталмейстер.
В глазах Бонапарта засверкали молнии.
— А вы неплохо бы смотрелись в роли придворного шута, Арман! Ступайте, куда вам велят. Пусть мадам Сисико приведет сюда двух красоток. Одну — мне, другую — Ржевскому.
Коленкур церемонно наклонил голову, но не тронулся с места.
Наполеон топнул ногой:
— Ну, что еще?
— А ваш личный доктор, мон сир? Вдруг во время дуэли что не так…
— Что не так? — прошипел император, испепеляя его взглядом. — А так — это как?
— Ваша недавняя простуда…
— Мат твую эфиоп, что вы себе позволяете! — в истерике вскричал Наполеон, и его словно прорвало: — Я здоров как бык! Мне не нужны пилюли и примочки! Я за одну ночь могу употребить всех парижских кокоток от Лувра до Версаля! Всех до единой! Туда и обратно! И обратно их туда же. И вашу жену, если угодно, и жен детей ваших. И всех сестер вашей жены и дочерей с племянницами. И всех их за одну ночь! Слышите вы? За одну ночь!! Где моя шляпа?
— Не знаю, сир.
— Вы ничего не знаете! Тогда отдайте вашу.
Сдернув с него треуголку, Наполеон швырнул ее на пол и стал топтать обеими ногами.
— Знали бы вы, несчастный коленкуришка, каков я в пеньюаре… тьфу!.. то есть в беньюаре… нет, не в беньюаре, а в будуаре! в постели, черт возьми! — кричал Бонапарт, брызжа слюною, как картечью. — Зачем мне Луакре? Он не в состоянии вылечить меня даже от насморка! У него самого — с детства неопущение яичка. Как будто это так сложно — взять и оттянуть его книзу. Как гирю на часах… Вы этого не знали, а? По лицу вижу, что знали. Что же вы ему тогда не помогли?
— Но я же не доктор, мон сир.
— Ах, вы не доктор. Эфиоп твую мат! А кто доктор? Луакре — доктор? Великий укротитель пиявок! Что он еще умеет, кроме как пускать кровь? Это и я умею. Только он — кому придется, а я — всему миру!
— Он еще ставит клизмы…
— Браво! Вот оно — пагубное влияние творений маркиза де Сада. Пусть Луакре отныне ставит клизмы сам себе! Три раза в день и непременно после еды. Подготовьте декрет — я подпишу… — Наполеон устало опустился в кресло, вытирая вспотевшее лицо. — А впрочем, зовите, кого хотите, — проговорил он, вяло махнув рукой. — И не забудьте про барабанщика.
Коленкур разинул рот.
— С барабаном, мон сир?
— Нет, с русской балалайкой! Идите, идите, мон шер, я устал от ваших глупых вопросов.
Расстроенный обершталмейстер, подобрав свою истоптанную шляпу, поплелся из зала.
