– А теперь обменяемся рукопожатиями, в знак мира и дружбы, – говорю я.
Мои прихожане улыбаются и пожимают друг другу руки. Они все знакомы. Все давно знают друг друга, так что рукопожатия нужны не для того, чтобы побороть стеснительность и установить дружеские контакты. Это такой ритуал. Обряд ради обряда. Пастор должен заботиться о том, чтобы его паства не заскучала. Людей нужно чем-то занять, чтобы они тоже участвовали в процессе. Пусть прихожане встают, и садятся, и снова встают и произносят хором “аллилуйя”. Во-первых, это не дает им заснуть. А во-вторых укрепляет их чувство общности. Для того чтобы шоу было успешным, зрители должны ощущать сопричастность к действию. То же самое происходит и на концертах, когда выступающий комик говорит зрителям: “А теперь ущипните за задницу соседа слева”. Если они выполняют твои команды, значит, ты “зацепил” аудиторию.
Я слежу за посещаемостью и даже считаю, сколько человек присутствует на службе. Сегодня народу немного. Всего-то девять человек, и я не сказал бы, что эти люди – самые богатые и влиятельные в нашем городе. Я еще несколько раз заставляю их встать и сесть. Для общего тонуса и стимуляции сердечнососудистой деятельности. Но, несмотря на все мои попытки расшевелить аудиторию, миссис Шеперд (она сидит в первом ряду) застыла, как изваяние, с открытым ртом. Я даже всерьез опасаюсь, что ей в рот влетит муха. Она сидит с совершенно непроницаемым видом, так что мне непонятно, то ли ей скучно, то ли она засыпает, то ли ее смущают мои слова, то ли вообще раздражают.
За ней сидит молодой человек. Его волосы в высохшей корке геля стоят торчком. Я его раньше не видел. По идее, мне надо радоваться, что у нас появляются новые лица. Но этот парень… он разговаривает с Рейнольдсами. Причем, именно разговаривает. Я сам, бывало, томился скукой на всяческих конференциях и семинарах и отпускал приглушенные замечания или шутки, обращаясь к соседям, но этот Гель-Волосы-Дыбом говорит громче меня.
Я умолкаю, оборвав проповедь на середине.
Рейнольдсы сидят, точно каменные истуканы, и Гель-Волосы-Дыбом переключается на улыбчивого Луиса. Если бы за улыбку давали деньги, Луис уже давно бы купил себе небольшую страну. Я так думаю, даже если бы ему отрезали ногу – бензопилой, без наркоза, – он все равно бы не перестал улыбаться. Но, несмотря на свою неизменную улыбку, Луис (младший архивариус в каком-то проекте по истории Кубы, хотя сам он чилиец) – очень несчастный человек. Только об этом мало кто знает. Для того чтобы это понять, нужно узнать Луиса поближе. Гель-Волосы-Дыбом продолжает громогласно вещать. Он предлагает Луису наушники:
– Я играю в одной классной группе. Мы довольно известная команда. Вот, послушай нашу демку.
Это вранье. Если человек играет в известной рок-группе, он не станет таскаться по полупустым церквям (а точнее, пустым на три четверти) и похваляться своими успехами перед младшим архивариусом исторического проекта. Обычно, когда человека застают за каким-то не самым культурным занятием – например, он украдкой дрочит, вывалив член из штанов, и т.п., – ему становится неловко и стыдно, и он быстренько прекращает свои безобразия. Но только не этот Гель-Волосы-Дыбом. В конце концов он замечает, что на него все смотрят. Но вместо того, чтобы заткнуться, он лезет в сумку и достает какой-то журнал.
– Я тут написал небольшую статейку о нашей группе, – объявляет он, пользуясь всеобщим вниманием. – В ней как раз объясняется, почему мы такие классные.
Он начинает читать статью вслух.
Но почему именно у меня в церкви? Почему не на Оушен-драйв, где гуляют юные прелестницы из Де-Мойна, которые еще западают на что-то подобное? Я прошу Геля-Волосы-Дыбом выйти за дверь. Обещаю ему, что обязательно послушаю демку его замечательной группы и даже порекомендую их музыку своим знакомым. Но только по окончании службы.
– Разумеется, здесь тебе всегда рады. Просто церковная служба – не совсем подходящее время для рекламы своей рок-группы. – Я сам удивляюсь, как деликатно и мягко звучит мой голос.
Но Гель-Волосы-Дыбом не внемлет. Он ведет себя просто по-хамски.
– А что ты мне сделаешь, старый дед? Динозавр несчастный…
Старым дедом меня еще не называли.
Я давно свыкся с мыслью, что я уже далеко не молод. Но сегодня меня в первый раз обозвали старым. Да, по сравнению с семнадцатилетним Гелем-Волосы-Дыбом, я действительно динозавр, давным-давно вымерший и разложившийся. Когда человеку уже за сорок, по меркам многих это считается старостью. И я действительно несчастный, это Гель верно заметил. И все-таки это было несправедливое замечание. Потому что я очень стараюсь скрывать свое фундаментальное отчаяние. Таково любопытное свойство всех оскорблений: они бывают обидными, потому что не соответствуют истине (”старый дед, динозавр несчастный”), или, наоборот, соответствуют истине (”старый дед, динозавр несчастный”), или же соответствуют только отчасти. Меня задели даже не столько слова Геля-Волосы-Дыбом, сколько его презрительный тон.
– Тебе лучше уйти, – говорю я спокойно и даже с сочувствием, как и положено пастору. Кажется, из меня получается неплохой святой отец. Но, как сие ни прискорбно, сейчас мало кто ценит сочувствие и доброту. Мы живем по законам джунглей.
– А ты попробуй меня заставить, – кричит он и потрясает кулаком у меня перед носом. Вот так всегда и бывает. Кто-то плохо справляется с воспитанием своих детей, а все остальные должны за это расплачиваться. На самом деле мне просто смешно. Меня умиляет уверенность всех подростков, что это они изобрели насилие. Тем более что этот Гель-Волосы-Дыбом такой худосочный, что я, если плюну, перешибу его одним плевком.
Отложив святость в сторону, я смотрю ему прямо в глаза и бью кулаком в живот. Он падает на пол, как послушный дрессированный пес при команде “лежать”. У меня до сих пор побаливает рука после того случая с хамоватым хозяином корги. На этот раз я поборол искушение ударить в глаз. На лице слишком много костей.
Гель-Волосы-Дыбом часто проигрывал в драках и поэтому знает, что, если тебя “положили”, то лучше лежать. Он свернулся калачиком, подтянув колени к груди. Хотя я бил не так сильно, чтобы он тут корчился от боли. Очень хочется пнуть его по ребрам, но это будет уже не по-божески. Мы уже выяснили отношения, и я очень надеюсь, что это послужит ему уроком.
Мне немного стыдно за свою несдержанность. Но в общем-то я доволен собой. Ощущение, надо признаться, странное. И скорее неприятное. По отдельности было бы вполне нормально, но смесь удовольствия и стыда – не самый лучший коктейль.
– Ты только не комплексуй, – добавляю я. – Сильному проиграть не зазорно.
Что лучше: встать или остаться лежать? Вопрос интересный. И на него нет однозначного ответа. Со мной было что-то похожее. Во время кризиса с японскими сизыми дубками.
– Надо мыслить позитивно, – сказала тогда жена. У жен всегда есть наготове ценный совет. Жены, как правило, уверены, что они знают, как жить мужьям, лучше, чем сами мужья.
Может быть.
Я изо всех сил старался мыслить позитивно. Я был в полном отчаянии, когда поехал разруливать кризисную ситуацию с этими сизыми дубками. И, видимо, от безысходности мыслил категорически позитивно. Я был бодр и весел. Причем, это было не напускное веселье. Я был уверен, что приеду на место и сумею найти решение, приемлемое для всех, и все будут не то чтобы довольны и счастливы, но хотя бы не станут сильно сердиться. А потом мы все разъедемся по домам, хорошо выспимся и назавтра даже не вспомним об этих треклятых дубках.
Я ненавижу банкиров. Всегда ненавидел. Но однажды мне удалось получить крупный заказ от одного очень солидного банка. При моем непосредственном участии банк заключил договор с нашей фирмой на поставку осветительного оборудования для нового здания их главного офиса. Поначалу я был страшно рад. Это была моя самая крупная сделка. Банк не скупился на средства, отвалил кучу денег. Они хотели все самое лучшее: самый мраморный мрамор и самый хрустальный хрусталь, – и вместо того чтобы приобрести экзотических рыбок и хорошие искусственные растения для оформления холла, они заказали в Японии какие-то миниатюрные сизые дубы. Чтобы не “как у всех”.
