Ознакомительная версия.
– Хорошо, что вторую, а я так еле третьей разжился и то благодаря тому, что в комиссии мой зять был.
– Между прочим, кстати. Это ваш зять выступает правозащитником на процессе про убийство проститутки бухгалтером Кандибобер-Треста?
– Мой.
– Ну как, думаете, оправдают?
– Навряд… Пролетарский суд, знаете, это такой суд, что знаете…
– А интересно, на каком языке идет судебный процесс? Неужели на украинском?
– Ну, конечно, на украинском.
– Господа! А как будет по-украински «прения сторон»? Степан Степанович, вы ж по первой категории…
– А-а, ерунда, – довольно отвечает Степан Степанович. – Будет… будет… «прения бокiв»…
– Граждане! Опять начали про украинизацию! А плакат? А уговор? Давайте лучше за хозяйку выпьем. За ваше здоровье, Нина Сидоровна! Господа! Под украинскую колбаску! Да здравствует и нечего про украинизацию! Хватит! Яков Платонович, а вы почему не пьете?
– Не х-х-хочу!.. Не ж-ж-ж-желаю пить хлiбное вино!.. Ж-ж-ж-желаю по плакату… Ничего украинского, исключительно русское… Хватит… Хватит издеваться над моей личностью… Не ж-ж-желаю…
– Правильно, это я понимаю… Есть у человека принцип, и если б мы все так относились к делу, не было б украинизации, не было б измывательства. Эх-х-х! Беспринципияльный мы народ! Неорганизованный! Ну и «терпим тяжкие муки», как поется в песне.
– А и вправду, господа, давайте запоем. Хором! Ольга Ивановна, начинайте!
Минут через пять униженная украинизацией компания во все горла драла песню «Реве та стогне Днiпр широкий», а принципияльный Яков Платонович, сорвав со стены плакат, выводил на нем карандашом: ««Розбалакувать вiключно на росiйськой мовє».
(Журнал «Червоний перець», № 3 за 1927 год.)Василь Губенко в отрочестве.
Микроб, который вызвал украинизацию. Рисунок Василя Чечвянского
В поле зрения 27 000 000
Объект
(Сценка на курорте)
Ах! Уважаемые граждане союзных республик!
До чего хорошо, до чего ж радостно стало на свете жить!
И член ты профсоюза, и на собрания каждый день ходишь, и лозунги для тебя развешивают. Все для трудящихся!
Xap-рашо!!!
А в «дореволюционном уровне», позвольте спросить, вы все это видели? Лозунги, кроме «Боже, царя храни», знали? Про тов. Семашка[9] слышали? Про «Воду, Воздух, Солнце» представление имели? Физкультура вам снилась? То-то и оно.
Меняются, товарищи, времена, меняются. Даже не меняются, а просто мутантур[10] с ними происходит, будь я трижды проклят.
Гадал ли, мечтал ли я, заурядный смертник десятого разряда без нагрузки, по Алупке в одних трусах ходить, в море купаться и под солнце свой корпус подставлять. Жарь, дожаривай!
И не думал, товарищи, и не гадал, а хоть и скажу, что думал – не верьте. Брешу. Брешу «в общем и целом», будь я трижды проклят.
Вот вы сейчас смотрите на меня и улыбаетесь. Думаете себе: выпил, пьяненький товарищ, пускай, мол, немножко поговорит…
Так-то оно так, да только ошиблись вы, товарищи!
Так, да не так.
Беспартийно-сочувствующий?
Снова не туда.
Объект я – вот кто мы такие!
Это врач наш санаторный так говорит. Вы, говорит, тов. Смычкин, – объект. Объект для наблюдений.
Спрашиваю товарища доктора, как такую квалификацию понимать надо?
Отвечает товарищ доктор. Это значит, что мы на вас, у которого верхушка, значит, не в порядке, тупость вроде найдена, наблюдаем, как санаторный режим действует. А по вас, говорит, и на других больных то же самое проделываем…
Что ж, говорю… Пожалуйста, проделывайте. Обратно, ничего не имею против. Раз я могу в пользу обществу стать, проделывайте, пока живой.
И получается: лежат себе хорьки в санатории и не подозревают, что среди них объект лежит.
А вы думаете, что я своим объектством задаюся? Ничего подобного! Не такой я человек.
К чему это, раз кругом радость…
Водичка – мочит тебя, ветерок – сушит, солнышко – поджаривает. Хар-р-рашо!
Общество килограммов набирает, здоровье закаляет, чтоб с новыми силами непосредственное участие в новом строительстве принять на страх буржуазии и режима экономии.
А «мертвый час»? Гос-с-споди! Блаженства того, блаженства сколько! Лежишь себе вверх животом на кровати, желудок полон белков и углеводов и слышишь, как в тебе разносортные калории ходуном ходят… Химия-с!!
Смеетесь, товарищи? Что ж, посмейтесь. Смех тоже радость. А я не обижусь, не такой я человек.
Про меня даже женка моя Степанида Марковна говорит:
– И что ты за человек такой, Степа? Тебе хоть сразу всю бороду вырви, хоть по одной волосинке выдергивай – ты не обидишься.
А зачем? Не такой я человек, чтоб обидеться да еще когда кругом радость.
Ну, бывайте здоровеньки, товарищи. Купайтесь себе, закаляйтесь, а я пошел в санаторий обедать… И хоть смейтесь, хоть не смейтесь, а изменились времена – и жизнь теперь не жизнь, а радостная параллель!
Ну, пошел. Адье вам и курорт-привет!
Примером, сегодня.
Прохожу я у ВУЦВКа,[11] а громкоговоритель на всю площадь:
– Газета, – говорит, – помогает нам усовершенствовать жизнь, газета, – говорит, – способствует нашему культурному развитию, газета – говорит, – это шестая держава…
И как начал, как начал расхваливать те газеты…
А под конец посыпались из трубы одни призывы.
– Граждане! – кричит. – Распространяйте газету! Выписывайте газету! Читайте газету!
Выходило, лучше газеты ничего нет на свете. Только выписывайте.
Я, конечно, как человек культурный не стану возражать, что от газеты пользы много. Пожалуйста, печку ли разжечь, стельку ли в сапог положить, окна ли завесить… Но чтоб от чтения газеты была какая выгода – извините. Пускай хоть в четыре громкоговорителя доказывают мне это – не убедят, потому, уважаемые граждане, как я из-за газеты пострадал, то теперь к чтению газеты меня никакими громкоговорителями не вернешь.
Недели три тому назад надо было мне к знакомым на Клочковскую.
Добро.
Сажусь на Павловской площади Розы Люксембург на трамвай. Разворачиваю «Вечернее радио» – за пятак купил, когда в очереди стоял, – читаю, еду.
Кондуктор, конечно: «Ваш билет». Даю три рубля, не было мелких. Дает кондуктор билет. «А сдачу, говорит, сейчас, гражданин, получите».
Хорошо. Еду, читаю про тройное самоубийство на Холодной Горе.[12] Интересно так пишут.
Слышу: вагон дальше не пойдет… Не заметил за чтением, как до последней остановки доехал. Слез с трамвая и пошел. Прошел с полквартала и вспомнил:
– Боже ж мой! А сдача? Два девяносто!
Моментально – обратный ход. Прибежал на остановку, трамвай стоит. К кондуктору:
– Товарищ, – говорю, – сдачу. Два девяносто! Сейчас ехал, забыл взять. Дал три рубля, а два девяносто, значит, сдачи…
А кондукторша мне и говорит:
– Какие, – говорит, – два девяносто? Даже странно. Я, – говорит, – вас, гражданин, не везла и трех рублей не брала. Вы ошиблись, – говорит. – Даже странно.
– Действительно, – говорю, – ошибся. Тот кондуктор был мужчина, а вы, извините, женщина. Но что ж делать? Посоветуйте ж, товарищ, пожалуйста. Два ж девяносто!
А кондукторша мне:
– Хоть нам, – говорит, – инструкция и не позволяет с пассажирами дискуссии разводить, но советую вам догнать предыдущий вагон. Он недалеко, на первой остановке стоит, и там кондуктор мужчина. Может, и деньги ваши у него.
Побежал.
Догнал. Вскакиваю. Кондуктору:
– Дайте мне, – говорю, – два девяносто!
А кондукторша (и тут снова кондукторша):
– По какому праву вы вымогаете два девяносто, если вы мне три рубля не давали… Даже странно…
Тут я уже не выдержал:
– А по какому праву, – кричу, – вы женщина, если мне на последней остановке сказали, что вы мужчина? Как три рубля брать, так вы мужчина, а как сдачу, так вы женщина… Даже странно…
– Тогда, – говорит, – ослобонить, гражданин, сейчас же вагон и не мешайте нормальному движению. Мы таких субчиков знаем, хочете нашармака проехать.
Тут и пассажиры начали:
– Не задерживайте вагон.
Я, конечно, распалился:
– Не слезу, – кричу, – хоть зарежьте! Два ж девяносто!!
Ну, пассажиры все за кондукторшу, вагоновожатая тоже. Наконец – милиционер. В отделении еще три руб. припаяли. Значит, уже шесть. Да пятак, что за «Вечернее радио» заплатил.
Вот теперь, граждане, и рассудите, всегда ли польза бывает от чтения газеты.
Конечно, репродукторы всего этого не знают, а если б знали, то б меньше шумели.
А то крику, крику…
Даже странно!
1928Ознакомительная версия.
