— А как парня зовут?
— Денис Корсун.
— А скажете мне телефон или адрес? Я бы поговорил с ним.
Соколов изучает Стаха взглядом — и молчит. Тот слишком занят обработкой данных, смотрит в свой исписанный листок. Думает, добавляет:
— А вы же можете выяснить, кто с Тимом с начальной?
И только когда Соколов не отвечает, Стах отвлекается на него, ищет причину. Соколов спрашивает задумчиво:
— Так над ним, говоришь, с начальной издеваются?..
— Сказал, что с садика…
— Ты ищешь виноватых?..
— Я ищу причину.
Соколов кивает, вздыхает. И словно от чего-то Стаха отговаривает:
— Когда я коллег спрашивал, они сказали мне то, что я и так понимал прекрасно: Лаксин такой персонаж, что… может, и нет виноватых. Он неуклюжий, если вызвать отвечать — заикается. Он падает в обмороки посреди уроков. И он все время молчит… Причем так молчит, что даже мне иногда стукнуть хочется. А я взрослый человек, у меня какой-никакой опыт общения с подростками — и со всякими.
— Это я уже слышал. Что дело в Тиме. Вы все такие интересные: считаете, это и есть причина, а не следствие. Без обид, но чему учат людей в пединститутах, если они приходят и разводят руками: «Лаксин-то? Да он странненький»?
Стах злится. Сам чувствует, цокает. Заставляет себя умерить пыл усилием воли. Произносит спокойнее:
— Мне нужен телефон или адрес Корсуна. Если вы не скажете, я найду другой способ узнать. Но лучше и проще, чтобы вы сказали.
Соколов сверлит Стаха взглядом. А потом криво улыбается:
— Все смотрю на тебя и думаю, в какой момент характер перебарывает воспитание…
Стах знает о себе, что не самый приятный тип в общении. Ничего нового. Он усмехается. И спрашивает, как бросает вызов:
— И к каким вы пришли выводам?
— Неутешительным, — Соколов смеется. А потом смотрит ласково, как никогда отец не смотрел, и произносит серьезно: — Тяжело тебе будет. С таким характером. Да при такой муштре. Но я, как ни крути, считаю: лишь бы победил характер. В любых обстоятельствах. Муштра, если побежденная, все равно будет держать, но каркас, а не клетку…
VI
Стах Соколова высмеял за пафосные речи. А теперь идет, прокручивает в голове и вспоминает Тима, узнавая в нем себя.
«Он дурак?..»
«Что ты сразу обзываешься?..»
«Не знаю… Кажется, меня задело. Я не ожидал…»
Стах возвращается в квартиру, где никто не говорил ему, что его характер хоть чего-то стоит, зато без конца твердили о «вздорном неуправляемом нраве». Возвращается, чтобы натужно улыбаться и слушать, как мать причитает, насколько Соколов беспардонный, безответственный, без жалости к ученикам и «а если бы у нас были планы, ведь суббота»…
У него есть планы. На весенние каникулы, на летние и на ближайший месяц. И мать в них вписывается меньше всего, а ссоры с ней — и подавно. Так что он молчит и терпит. Впрочем, когда было иначе?..
========== Глава 30. Рано или поздно ==========
I
Очень болит голова. Стах не выспался, устал, заколебался и сделал домашку. Он просит, чтобы отпустили, и не просит о таблетке: либо одно, либо другое. Мать и так закатывает, что его сегодня почти не было дома.
Он бежит — валяться без дела, заниматься всякой ерундой, пить чай и отдыхать. И не думать, что там наврал Коля, единственный и неповторимый в своем роде «повстанец», сказал ли он что-то Маришке или обвел ее вокруг пальца. И не думать, как заявляться к бывшему однокласснику Тима, не вспоминать о шестнадцати шакалах, не решать. Хотя бы пару часов…
Но по дороге Стах вспоминает, что вчера Тима поцеловал. Тим мог навыдумывать и самостоятельно сменить статус отношений. У него на это были почти сутки.
Стах просто меняет одни сложности на другие. Другие кажутся ему не то чтобы проще, приятней и понятней… Но в общении с Тимом больше желания, чем необходимости, когда во всем остальном больше необходимости, чем желания.
Стах встает у двери и выдыхает, прежде чем начать стучать. Главное — не создавать неловких пауз. Чтобы без зрительного контакта глаза в глаза, объятий и невысказанной (или высказанной) тоски.
Тим открывает. Так быстро, что Стах не успевает морально сгруппироваться — и система выдает синий экран.
Сразу получается неловкая пауза, сразу глаза в глаза. Тим какой-то… не обычный заторможенный, а словно ждал и к двери подорвался, но хуже всего, что он…
Тим прижимается к косяку виском. Поднимает-опускает ресницы. В странном настроении. С мягкой полуулыбкой.
— Что с тобой?..
Тим закрывается рукой. Подозрительно — кранты, Стаху не нравится. Он Тима в таком блаженном состоянии да без причины видел только один раз. На всякий случай к нему наклоняется, чтобы проверить, не пахнет ли алкоголем.
— Все пьянствуете, Котофей Алексеич?
— Только не ругайся…
— Даже в мыслях не было. Ты с Мариной или всем составом?
— Только с ней…
Вот и отдохнул…
— Ладно, — Стах смиряется.
Сам открывает дверь шире, проходит, а то Тим не догадается — и придется торчать еще минут десять.
— Тиш, нет ничего от головной боли?
— У тебя голова болит?..
Стах снимает куртку и замирает, не выпутавшись из одного рукава, потому что Тим его ловит. Проводит рукой по волосам, заставляя боль — виться под его касанием, как кобру под магической мелодией заклинателя. Опускает ладонь на плечо и прижимается губами ко лбу, проверяя температуру.
.
.
.
— От головы можно вино, — предлагает Маришка.
Тим отступает. Стах ненавидит ее. Но приходит в себя, не соглашается:
— Голова мне еще пригодится.
— Боишься, что не сдержишься и начнешь Тимми зажимать по коридорам и углам?
У Маришки лукавый вид. Стах демонстрирует ей средний палец, но Тим опускает, просит:
— Арис…
Стах щурится на него обличительно. Вредничает, дразнит:
— «Тимми».
Стах слабо морщится. Его почти тошнит. Если выбирать из двух зол, «котик» звучит приличней. Хотя, конечно, может, имя ни при чем, а Стаху плохо, потому что он не спал больше суток.
II
Тим зовет ведьму «Мари». Стах не в курсе, как они до этого докатились, но почти ощущает атмосферу романтизнутой французской раскрепощенности под дешевое нефранцузское вино.
Эти двое обсуждают Маришкину очень активную личную. Вернее — Маришка обсуждает. Как сама с собой. Стах не горит желанием вникать, забирает у Тима из пальцев таблетку и запивает водой. Тим возвращается за стол.
Стах протупил и не успел сказать ему. Долго мнется, почему-то стесняется желания скрыться в комнате. Подходит, склоняется к Тиму и спрашивает разрешения шепотом:
— Можно я полежу у тебя?
Тим переключается. Полностью и основательно — на Стаха. Кухня за пределами их контакта гаснет, как если бы во всем мире вышибло пробки — и электричество между ними стало единственным источником света.
— Совсем плохо?..
— Терпимо. Просто хочу лечь. Можно?..
— Да, конечно…
Стах пытается свалить. Тим удерживает.
— Арис… Я сейчас приду, хорошо?..
— Блин, Тиша, не дури. Я просто как обычно.
Приперся к порогу, за которым не ждали.
— Нет, ты…
Тиму сложно, но Стах знает на каком-то телепатическом уровне, что он пытается сказать: «Тебе здесь всегда рады». Просто теперь есть Маришка. Дурацкая Маришка.
Нет, ладно. Наплевать.
Стах бежит из Тимовых рук. Мир включается обратно, разрастается.
И, как включается, Стах вспоминает уже в дверях, застывает.
— Только не переусердствуйте: тебе анализы, наверное, сдавать назначили?
— А… Боже, я забыл…
Стах кивает. Замечает краем глаза, как расплывается в улыбке Маришка. Сука бесячая. Стах говорит ей мысленно: «Да пофиг на тебя», — и валит, пока не начал вслух.
III
Стах падает на кровать, слушает собственное тело. Что-то дохрена всего повыходило из строя. Может, горит оборудование — и его пытаются тушить маленькие внутренние инженеры, матерятся трехэтажным, в сердцах кидают-взрывают огнетушители. От безнадеги.
