– На что?
– Не помнишь. А играли мы с тобой на книжку. Ты проиграл. С тебя книжка. А долг с игры… это, батенька ты мой, дело святое. И простить его тебе я не в праве. Но поскольку человек я добрый, чувственный, можно сказать, аж до слезливости и люблю тебя как брата, то вот и набросал тут в двух словах некую жизненную концепцию, о которой ты мне вчера, отсвечивая голым задом, полночи талдычил. Не дословно, правда, у меня получилось, но… в общих чертах. И лексика твоя сохранена, большей частью. Просто я изложил покомпактнее. Ты-то все забыл, а я зафиксировал.
– Ты чего, Андрей Иваныч, опупел? Какая, на хрен, концепция? Какая книжка? И чего это ты у меня здесь без порток расселся?
– Голый я оттого, что душ недавно принял, пока ты спал, а халат у тебя в доме только один – твой. Я его надевать не стал. А говорили мы вчера о том, что хватит тебе в газетенках этих бульварных ерундистикой всякой заниматься – все равно ведь ни славы, ни денег, а напиши-ка ты, братец, книжку. А уж я ее раскрутить сумею, будь уверен. Грех тебе, право слово, с твоими мозгами и дурака валять. Какие-то вы все здесь, в Питере… малахольные. Выгоды своей видеть не хотите. Ну представь: фотку твою на обложку забацаем – «шесть на девять» или даже «девять на двенадцать», а? Известность, почет. А может быть, и бабки. Ну разве плохо?
– Сам дурак, – Адашев затянулся сигаретным дымом, потом взглянул на сигарету и брезгливо поморщился.
– Не обо мне речь. Мы с тобой вчера водку пили? Пили. Об жизни говорили? Говорили. Не говоря уже об смерти. Ты умничал? Умничал. И очень даже занятно. А у меня сейчас в издательском деле… короче, свой конкретный интерес имеется.
– И что дальше?
– Как что? Вот я на кон и поставил… ну, если ты проигрываешь, с тебя книжка. Раз уж ты просто так не желаешь. Сначала одна, а там посмотрим.
– А если ты?
– Если я проигрываю?
– Да. Тогда что?
– Ничего… – Андрей Иваныч пожал голыми плечами.
– Вот так вот мы договорились, да?
– Ну да. По-моему, все честно. Ты и проиграл.
– Не может такого быть. А во что мы играли?
– В «пул».
– Тем более. Там же лузы, как… туда на тракторе въехать можно.
– Все правильно. Ты и положил четыре шара подряд, прямо с разбивки. А потом у тебя черный упал. Ты и проиграл. Теперь отвечай. Тем более что – повторяю – вон, я твои вчерашние разглагольствования записал своими словами. На всякий случай, для памяти. – Андрей повернулся к компьютеру и щелкнул клавишей.
Гурский подошел к нему, встал за спиной, протянул руку к мануалу и вернул текст на самое начало. Прочел.
– Чушь какая-то, – сказал он в раздумьи. – Не мог я так говорить. Я вообще фаталист. Что выросло, то выросло. На все Божья воля. Нет. Не мог я такого говорить, разве что пьян был.
– Ну-у… это уж… не без этого.
– Вот меня и понесло, видимо. Но… вот это вот все, – он постучал пальцем по экрану монитора, – полная белиберда, причем манерная. Сплошное дурновкусье.
– Это ты сегодня так говоришь. А вчера рассуждал совершенно иначе. Ты что же – беспринципен по природе своей?
– Да. Именно. Я абсолютно беспринципен. В этом мой основной жизненный принцип.
– А долг с игры?
– Забудь. И вообще… не наезжай, а? У меня и без того башка, как… я не знаю что. Горячая и мягкая. Как жопа.
– Фу, как грубо.
– А мозгам своим мы и без написания книжек применение имеем. Свое собственное.
– Да? И какое интересно?
– Всякое. Как карта ляжет.
– Ага. То-то у тебя черные шары в лузу валятся.
– Бывает. Не без этого. Но чаще все-таки выигрываем.
– Ну и ладно. Тебе жить. Я, вообще-то, хотел как лучше. У тебя планы конкретные на сегодня есть?
– Да есть дела кое-какие. А у тебя?
– Ой… – зевнув, потянулся Андрей Иваныч, – даже уж и не знаю. Я. вроде все уже сделать успел. Так… несколько звонков еще… да и домой поеду. Ну, в крайнем случае, до завтра задержусь.
– Давай вот чего, – Гурский задумался. – Давай я тебе ключи оставлю на всякий случай, ты же всяко только вечером поедешь, даже если и сегодня?
– Скорее всего.
– Ну вот. А я к тому времени вернусь. Заодно и провожу.
– А у тебя дела твои надолго?
– Трудно сказать. Вряд ли. Мне тут с человеком одним встретиться нужно. С профессором Барановым.
– А он кто?
– Генетик. Всеми уважаемый.
– И зачем тебе?
– Да… там материал один занятный может получиться. Мне у него проконсультироваться нужно. По поводу телегонии.
– «Теле…» что?
– Телегонии.
– А это еще что такое?
– Потом расскажу, – Александр погасил сигарету и пошел в ванную.
Вернувшись в комнату, Адашев-Гурский застал Андрей Иваныча одетым и говорящим по телефону.
– А вот и Александр, – сказал Андрей в трубку, – дать его?
– Кто это? – спросил Гурский.
– Петр, – Андрей Иваныч протянул телефонную трубку, – держи.
– Алло, – Гурский приглаживал одной рукой влажные волосы, – привет, Петька. Ты как, жив?
– Да вроде… – вздохнул на том конце провода Волков. – Ты там чего делать собираешься?
– Предлагаешь продолжение банкета?
– Н-ну-у… а ты категорически против?
– Но ведь не с самого же утра.
– Почему?
– А тебе одиноко?
– Да не совсем… но все равно скучно как-то без компании.
– Понятно. Вот что, слушай… давай-ка, я тебе пока Андрей Иваныча для поддержания компании доставлю. Ты как? – взглянул он на Андрея.
– Отчего же с хорошим человеком водки не выпить? Пусть даже и с самого утра, – рассудил тот. – Что ж мы, не русские люди?
– Ну вот, слышишь? Я его у тебя оставлю, а сам к вам потом присоединюсь. У меня дела сегодня кое-какие. С собой захватить что-нибудь?
– Да ничего не надо, у меня пока все есть.
– Ну ладно. Жди.
– А когда вы приедете?
– Да сейчас и подъедем.
– Вот. А у меня здесь все вместе и позавтракаем. – Волков повесил трубку.
– На вот, держи.– Адашев запер входную дверь своей квартиры и протянул ключи Андрей Иванычу. – Мало ли… пусть у тебя будут, на всякий случай. Хоть и вряд ли ты сегодня куда-нибудь от Петра выберешься.
– Думаешь?
– А то я не знаю…
Они стали спускаться по ступеням.
– А балкон у тебя замечательный, ни у кого такого не видел, – хмыкнув, тряхнул головой Андрей. – Это ж кому такая фантазия в голову пришла, чтобы выход на него прямо с кухни?
– Бог его знает. Там… ну на той стороне, где у меня кухонные окна, вообще сплошной брандмауэр. Из одной еще квартиры только окна и выходят. Этажом ниже и… чуть в стороне. А балкон на всей стене единственный. Мой.
– Классно.
– Так уже и было, когда я въехал. И кто его туда прилепил…
– Замечательный балкон. Единственный в своем роде.
– Мне нравится.
– Слушай, и тем не менее, что это за «телегония», о которой ты у генетического профессора проконсультироваться хочешь? Это смешно?
– Почему «смешно»?
– Ну как же… если несмешно, то стало быть и неинтересно. Можешь не рассказывать.
– Видишь ли… присылает некий мужик в редакцию письмо и фотографию. На фото – симпатичная такая тетка с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Это, как он пишет, его жена и дети. Родила их его законная супруга, состоя с ним в законном браке. Сначала девочку, а потом мальчика. Дочурке пять лет уже, а мальцу два годика.
– Пока не смешно.
– Погоди. Семья-то, с точки зрения средней полосы России, самая обыкновенная, славянских кровей, и девочка – вылитые родители: беленькая, носик картошечкой, короче, все как надо. А вот сынок черненький.
– В каком смысле?
– Совсем черненький, весь. Вылитый Нельсон Мандела.
– О-от ведь как, а? И что говорит?
– Сынок?
– Мамаша.
– Ну как… мужик – это он в письме кается – на нее чуть не с кулаками! Как так, дескать?! Это ты чего удумала? А она ему: «Жила я только с вами и больше ни с кем». Но… дескать, вот, до замужества… еще до того, как с этим вот– своим законным избранником познакомилась… был грех, чего уж теперь. Но что было, то уже давно быльем поросло. Кто ж знал, что у них, у мавров, кровь такая ядовитая?
– О-от ведь как, а? Етит твою мать…
– Мужик весь бурлит, чуть до развода дело не дошло, но… есть ведь любовь на свете, иначе повернулся бы да ушел. А этот стал литературу всякую поднимать, выяснять, спрашивать, и узнал где-то, в результате своих изысканий, про существование «покровного эффекта», иначе называемого телегонией. Прослеживается, мол, такое явление, описано в научной литературе.
И те, кто чистокровных лошадей или собак ценных пород разводят, прекрасно об этом осведомлены. Телегония, и все. Покровный эффект. Чего тут поделаешь? Ну, на том мужик сердце свое и успокоил. Но, видать, не до конца, раз свою семейную фотографию прислал и письмо к ней приложил с вопросом: «Как так, дорогая редакция? Я тем не менее недопонимаю». Ну и вот… мне любопытно стало, я и решил разобраться. Это ж, представляешь, что получается? Это выходит, что каждая женщина просто, как матрица какая-то, несет в себе информацию о каждом из своих любовников и может в самый неподходящий момент любого из них во плоти воспроизвести. А? Тебе это как?
