Не было сил моих смотреть на все на это, плюнул и ушел в спальню. Сел на кровать и задумался: ведь было в нашей жизни много хорошего. Куда же делось это хорошее, почему оно ушло? Жалко стало себя непереносимо.
Не знаю, сколько времени прошло, слышу, хлопнула дверь, предстала передо мной жена. И, представляешь, за какое-то мгновение успела снять красивое красное платье, в котором сидела с Волком, и нацепила гнусный бордовый байковый халат.
Собрав волю в кулак, я обратился к ней душевно, хотя голос мой дрожал: "Вот, Наташа, я цветы тебе принес. А тут этот Волк. Зачем он здесь? Зачем он в нашем доме пожирает колбасу? Давай мирно все обсудим, ведь жили мы как-то десять лет, ведь объединяло нас нечто?" Протягиваю ей букет, но букет тут же летит в угол, а комнату заполняет крик, парализующий мое тело: "Я нашла в Ремарке сберкнижку! Откуда у тебя эти деньги? Ты впутался в аферу! А Волк мне друг!"
А эти пятьсот рублей мне завещал дед. Ну, я положил сберкнижку в томик Ремарка, между "Тремя товарищами" и "Черным обелиском". Бывает, что положишь, а потом забудешь. Что тут такого, не понимаю.
И тут, в самый разгар событий, появляется моя мама. Ну как нарочно. Она входит в комнату, нюхает воздух и говорит:
- Что-то у вас все пылью пропахло.
Наталья посмотрела на нее косо и говорит: "Пусть эта женщина немедля покинет квартиру, которую доставал мой папа, зампред". Мама тем временем идет на кухню и оттуда громко спрашивает:
- Скажи мне, сын, что приготовила тебе сегодня на ужин жена?
Я поднялся и ушел в ванную, пустил там воду из крана, чтобы ничего не слышать.
Неужели действительно амба? Да нет, не думаю. Пройдет все это. Все-таки десять лет вместе прожили. Ноосферное сознание? Да черт с ним! Несовместимость? Может быть, может быть. Но квартиру жалко.
Вот только Волк теперь чуть ли не каждый день приходит и даже перестал снимать сандалии.
Сто голландских тюльпанов
Пяткины возвращались домой от своих приятелей Хитровых. Виктор Андреевич вел машину медленно, рулил небрежно одной рукой. Жена Алевтина притихла на заднем сидении; сбросив тесные туфли на шпильках, она расслабленно шевелила пальцами.
Пяткин ругал себя за лень и скаредность. Если бы они поехали в гости на метро или на такси, за столом можно было бы опрокинуть рюмку-другую. За недоступностью иных развлечений Виктор Андреевич вынужден был приналечь на запеченную свинину, и теперь внутри было неспокойно, нехорошо. Поерзав, чтобы устроить поудобнее свое несколько расплывшееся тело, он попытался вычислить зачинщика внутренних беспорядков. Печень? Поджелудочная, скотина? А, ерунда.
Алевтина тем временем прокручивала в памяти подробности вечера, приходя к малоутешительному выводу, что Хитровы, пожалуй, больно уж хорошо живут. Золотистый отблеск пятилетней заграничной командировки играл на сияющей сантехнике ("А унитаз называется "Роза Версаля": попробуйте, какой мягкий спуск"), видеомагнитофоне "Фишер" ("А теперь посмотрим клипы. Или Бенни Хилла, Костик?"), светильниках сексапильных форм, телефоне без шнура, кофеварке с таймером и прочих аксессуарах таинственного иностранного быта. Алевтина вспомнила свою раковину с трещиной, извилистой и протяженной, как советско-китайская граница, идиотский плюшевый ковер над диваном и пригорюнилась.
Но главная неприятность скрывалась в другом: за пять лет разлуки неузнаваемо изменилась жена Хитрова Люська. Была толстая - стала худая, была морщинистая - стала гладкая. Устремленные под немыслимым углом вперед бежевые зубы, доставлявшие столько тихой, несуетной радости Люськиным подругам, остались где-то там, далеко за Брестом, уступив свое законное место блестящему фарфору. И это бы ничего, но окончательно сразила Алевтину Люськина веселость. Никаких разговоров о болезнях, трудностях, неприятностях, безденежье - одни рассказы про голландские чудеса. Якобы лоджия была с освещением, а стиральная машина - с компьютером.
- А на наш юбилей Костик мне подарил сто тюльпанов, представляете?
"Ах ты, дрянь такая", — думала Алевтина, дружелюбно щерясь.
- А это кто? — спросила она, указывая на карандашный портрет в изящной витой рамке.
- Да я это, не узнала, Аль? Глазунов к нам в Амстердаме заходил, когда королеву Беатрикс писать приехал, ну и...
"На тебе!" - подумала Алевтина, восхищенно кудахтая для маскировки чувств.
- Халтурщик, — высказался Пяткин, жуя свинину.
Машина остановилась у светофора, полыхавшего красным. Алевтина с тоской посмотрела на покатый затылок мужа. Нет, все-таки Хитров - мужик. Умеет устраиваться, всюду пролезет. Сейчас вроде бы опять на повышение идет. Люська за ним, как за каменной стеной. Работать-то, спрашиваю, когда выйдешь? А она: "Этот вопрос у нас так остро не стоит. Правда, Костик?"
Костик в клетчатых штанах благодушно кивает головой.
"Да что это я? — одернула себя Алевтина. — Люська-то в чем виновата? Вот только шубу не нужно было показывать. Подумаешь, шуба. Хотя мех, конечно... А куда в нем ходить?"
- Не волнуйся, голубушка, уж нашла бы куда! — насмешливо бухнул вдруг в голове какой-то чужой, вредный голос.
Кульминацией вечера был, конечно, показ слайдов на здоровущем экране, столь неожиданно появившемся на одной из стен.
- И опять же - Люсек, — комментировал демонстрацию Костик. — Максимова - справа. Слева - Васильев.
- В Париже были, правда, только проездом, — включается Люськин голос. — Ну, чтобы осмотреть хорошенько один Лувр (произносится уже не "у", но еще не "ю", губы имеют форму маслины), нужен месяц! А фильмы! Мы там были в одном маленьком кинотеатре, где как раз показывали "Гончих псов". Слыхали? Там одна сцена... — Люська сует свою маслину прямо в Алевтинино ухо, рассказывает, закатывая глаза и хихикая. Алевтина закатывает глаза вполне синхронно. — Потом коллеги нас потащили в китайский ресторан, ну, а вечером погуляли по Елисейским...
- А Потапова видели?
- Толика-то? А то! Отличный парень, Костик с ним дружит. Он нас провел в Гранд-Опера на хор грузин. Французы балдели.
Балдеющие французы виделись Алевтине смутно: смокинги, шиншиллы, шмыгающие гаврошеподобные мальцы с пачками толстых газет.
...Пяткин, не имевший, как и большинство мужчин, привычки к зависти, в ходе ужина тоже получил определенную информацию к размышлению. В память особо врезалась 24-я "Волга" с дизельным двигателем, вывезенная Прыгиным из сопредельной северной страны. Ах, черт! "Мы с приятелем вдвоем работали на дизеле..." Пяткина беспокоили цены на бензин. Машина пожирала большую часть семейных доходов.
- Аль, — сказал он. — Меня тут пошлют, наверное, в Берлин. Где-то на неделю. Я вот решил: привезу газовый баллон. Поставлю, будем экономить. Года за два окупится.
Алевтина дернулась.
- Да ты что? — спросила она хрипло. — Ты о чем думаешь? Ты мне не заикайся даже об этом! Какой баллон? Кругом дыры, дыры одни! Ты это понимаешь? Дыры! — выкрикнула она тонким голосом.
- Нет, баллон мне нужен, — тягуче произнес Пяткин. — Он себя окупит!
- Ах, ты, — зашипела Алевтина, — раз в год на неделю выбираешься, и все без толку! Прошлый раз из Англии ты что привез? Ты помнишь, что? Станок для обработки дерева? Зачем? Ответь мне, зачем он тебе понадобился? Тоже мне мастер-краснодеревщик! Другие жены ходят как игрушки! А у моих сапог день рождения в этом году! Десятилетний юбилей справлять будем.
- Не-е, баллон - вещь, — упрямо тянул свое Пяткин.
- Слушай, а почему тебя в долгосрочку не посылают? — спросила вдруг Алевтина. —Ты что, плохо работаешь? И ты давно член. Чего мы все сидим, спрашивается? Чем Хитров лучше? Он же двоечник был, ты сам рассказывал. И аморалка за ним числилась. Помнишь, он крутил с какой-то щучкой?
- Да не было ничего. Что ты ерунду городишь? Партком тогда разобрался, — рассердился Пяткин.
- Ну ладно, не в этом дело. Но ты-то сделай что-нибудь, пойди в кадры, закинь крючок, скажи, пусть посылают.
Пяткин невесело засмеялся.
- Дура ты моя, дура, ничего не понимаешь, — сказал он беззлобно. — Тут все не так просто.
- Почему это дура? Люська что, умнее?
- Да бог с Люськой. Меня в долгосрочку медкомиссия не пропустит.
- Почему так? — забеспокоилась Алевтина. — Ты же здоровый, как слон. Только что два кило свинины умял - глазом не моргнул! Они что там у вас, в министерстве, офонарели?
- Таков закон, — сказал Пяткин обреченно. — У меня вены на ногах.
- Ну и что, у всех вены.
- А на медкомиссии заставляют брюки поднимать. Как вены увидят - сразу под зад коленом: никаких командировок.
- Не может быть! — потрясенно прошептала Алевтина.
Пяткин сурово промолчал.
- Вить, тебе бы бегать по утрам, — с вопросительной интонацией произнесла Алевтина. — Хитров вон бегает. И соки ты не пьешь.
- Зато ты пьешь, — проговорил Пяткин задумчиво, посигналив пешеходу, не то шальному, не то пьяному.
Ночью Алевтине снились приятные, логически непоследовательные, красочные сны: мельницы, тюльпаны, домики с черепичными крышами, катки с голубоватым льдом, румяный толстяк на рекламном щите с надписью (почему-то по-русски) "ПАЙ", Квазимодо в ночи, топающая ногами Эйфелева башня. Снилось, что ее целует и дарит сто тюльпанов международник Потапов. Утром она проснулась в хорошем настроении, за завтраком предложила мужу:
