Граф Толстой любил русский народ. И русский народ любил графа Толстого. Особенно по воскресеньям!
Картошка
– Товарищи! – объявил Генеральный Секретарь ЦК КПСС товарищ Горбухин. – В связи с перестройкой и новым мышлением я хочу сообщить вам новость: ЦК КПСС в полном составе едет на картошку в подмосковный колхоз «Заветы Ильича». Вопросы есть?
– Есть, как не быть! – приподнялся член Политбюро ЦК КПСС товарищ Плюньков. – И Политбюро едет?
– Я же сказал: в полном составе! Политбюро – в первую очередь!
– А у меня грыжа, – протянул Плюньков, хватаясь за бок, как будто его прихватило.
– И у меня! – вскочил еще один член Политбюро товарищ Ширинкин, размахивая длинными руками. – А также дистрофия в острой форме!
– И у меня! И у меня! – закричали другие товарищи.
– Товарищи! – проникновенно сказал Генеральный Секретарь. – У меня тоже печень больная и еще импотенция. Ну, и что? Никаких отговорок не принимается! Завтра к Кремлю подгонят «Икарус» и нас отвезут на поля. Всем одеться по-походному, не забыть резиновые перчатки, чтобы собирать картофелины…
– Товарищ Зайчиков, вы опять заснули на заседании Политбюро Центрального Комитета?! Товарищ Зайчиков, что с вами?
Вы думаете, Зайчиков спал? Нет, он умер.
Он
Мы вышли из метро. Мой спутник огляделся по сторонам и устремился к тихо стоящему в уголке бритому под бобрик типу в кремовой рубашке с красным галстуком.
– О! Вот он.
Я последовал за ним. Рядом с типом, делая вид, что просто так гуляют, прохаживались разнообразно одетые юноши и девушки.
– Привет!
– Привет, – буркнул бобрик, пожимая руку моему приятелю и сверля меня взглядом серых внимательных глаз. – Это еще кто?
– О! Это свой чувак.
– Не стукач?
– Не! Журналист. Хочет о нас написать!
– А, – успокоился бобрик. – Ну, ну. Очередная толпа вывалилась с эскалатора и подкатила к нам.
– Привет! Привет! – все пожимали друг другу руки. – Куда идем?
– Тс-с! – бобрик осмотрелся по сторонам. – Сейчас должен прийти проводник.
– А сегодня точно ОН будет выступать?
– Говорят…
– А я слышал, ЕГО недавно в Питере менты свинтили?
– Не, это был не ОН…
Такие разговоры велись и слева и справа. Дабы не выделяться, я спросил у стоящей рядом девушки с ярко накрашенными губами:
– ОН – это правда тот самый ОН?
– А кто же еще?! – девушка смерила меня презрительным взглядом. – Ну, конечно же, ОН!
– А вы ЕГО уже видели?
– Только на фотографии. И записи слышала. А живьем – первый раз. Но я от НЕГО тащусь!
На лице девушки был прямо-таки религиозный восторг.
– Проводник! – пронеслось по уже достаточно внушительной толпе.
– Наконец-то! – воскликнул бобрик. – Сколько можно ждать? Нас тут уже такая толпа, что того и смотри менты заинтересуются!
Проводником оказался долговязый очкарик, обмотанный шарфом. Он поздоровался с бобриком, кивнул еще нескольким знакомым.
– Собрались? Все проверенные? Ментов переодетых нет?
– Все свои, – заверил бобрик.
– Пошли!
Вслед за проводником мы долго блуждали по глухим закоулкам и подворотням, прятались при виде милицейских машин, проходили несколько раз по одним и тем же улицам. «Конспирация», – уважительно подумал я. Наконец, все залезли в какой-то подвал.
Подвал был полностью забит народом. Лишь в углу под замшелыми канализационными трубами имелось некое подобие сцены, или, вернее, помоста. Толпа взволнованно дышала и ждала.
Вдруг открылась незаметная дверь и под радостный гул на сцену вышел ОН – тот, чей портрет я видел в старой газете – объявленный вне закона, преследуемый милицией, руководитель ушедшей в подполье партии – Михаил Сергеевич Горбачев.
– Товарищи! – ОН поднял руку в приветственном жесте. – Предлагаю тридцатый съезд Коммунистической Партии Советского Союза считать открытым!
Поэт
В это утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать поэтом. Он плюнул и не пошел на работу, заготовил три больших тетради для стихов и начал сочинять.
–Э… Э…
В голову ничего не лезло, кроме «Я вас любил», но это, как казалось Сильвуплюеву, уже кто-то написал.
Он походил по комнате из угла в угол, полежал на диване, ковыряя шариковой ручкой в ухе, посидел за столом.
Стихи не писались.
Сильвуплюев взял с полки томик Лермонтова, пролистал.
«Белеет парус одинокий…»
Инженер долго вглядывался в фотографию поэта. Потом встал, подошел к зеркалу и посмотрел на себя. Лермонтов выглядел хуже.
– Чего же не хватает? – размышлял Сильвуплюев. – Почему он может, а я – нет? Может, надо сочинять стихи гусиным пером?
Гусиного пера у него не было. Инженер Сильвуплюев выскочил из дома и поехал в деревню ловить гуся.
Прошло два часа. Новоявленный поэт сидел в хате деда Пахома и объяснял, зачем ему нужно гусиное перо. Дед Пахом явно ничего не понимал, курил самокрутку и время от времени отхлебывал из оловянной кружки первоклассный первач.
– Ну, хорошо, – сказал он, наконец. – Гусь, так гусь.
Они долго бегали по двору за гусем. Гусь, видимо, решил, что из него хотят сварить лапшу, и бегал вдоль ограды, как скаковая лошадь. Разгорячившийся дед Пахом пытался накрыть гуся пиджаком, окружал его со всех сторон, но гусь выворачивался.
– Вот анафема! – кричал дед Пахом.
Инженер Сильвуплюев пригорюнился. День подходил к концу, а поэтом он так и не стал.
– А куриное не подойдет? – спросил дед Пахом, держа в руке курицу.
– Плевать! – сказал инженер.
Они свернули курице голову, сварили лапшу. Дед Пахом налил Сильвуплюеву стакан, они с аппетитом поужинали, и инженер поехал домой.
Дома он еще раз посмотрел на Лермонтова, потом на себя в зеркале и, решив, что поэтом становиться не стоит, ибо ему и так хорошо, лег спать.
На следующее утро инженер Сильвуплюев проснулся с мыслью стать писателем…
Псих
Это дежурство прошло на редкость спокойно, несмотря на то, что Наполеон всю ночь требовал расстрела генерала Моро, а бедный свихнувшийся Леший из лесов Тверской губернии бродил по коридорам лечебницы и пытался вспомнить какое-то заклинание, которому его научил в свое время сам Кощей Бессмертный. У старика Лешего был склероз, и заклинание никак не вспоминалось.
Мы с Васей Самойловым любили дежурить в ночную смену. Большинство психов спит, а ты сидишь себе спокойно, попиваешь чаек или еще чего покрепче и играешь в подкидного. Ну, чем не жизнь? Нет, бывали, конечно, казусы. Лаврентий Палыч однажды вдруг решил, что пришла пора заклеймить нас, как врагов народа и шпионов иностранных разведок, отломал ножку от стула и, пугая ею, хотел конвоировать на Соловки. Когда его захотели связать, долго бегал от нас по палатам, орал: «За Родину! За Сталина!», всех разбудил и сломал дверь в туалете. Александр Матросов начал отстреливаться от наступающих фашистов, Гастелло опять повел самолет на таран, в общем, поднялся такой шум, что в пору было вызывать главврача и роту санитаров. И ничего! Справились! Вася уложил связанного Лаврика на кровать, заткнул ему пасть грязным носком Наполеона. Я успокоил Матросова, заявив, что подарю ему завтра утром ракетную установку, а Гастелло врезался во вражеский поезд и на время затих, как мертвый.
В эту ночь мы пили пиво, купленное Васей накануне. Угостили страдающего бессонницей Лешего, и тот пообещал, что когда вспомнит свое грозное заклинание, то нам ничего плохого не сделает, а вот главврача превратит в отвратительную жабу. Захмелев с непривычки, лесной житель ударился в воспоминания о своих исторических встречах с Кощеем, Бабой Ягой и Змеем Горынычем, причем о последнем отзывался с особым уважением, так как тот, видимо, умел соображать на троих сам с собой.
Вообще, в психушках сейчас весело работать. Вася высказал теорию, что чем дальше мы идем по пути социализма, тем меньше у нас становится иностранных психов. Под «иностранными» Вася понимал тех, кто воображал себя кем-то нерусским. В данный момент у нас их осталось всего три: Александр Македонский, Наполеон Бонапарт и Галилео Галилей. Был еще американский президент Джимми Картер, но когда он узнал, что его не оставили президентом на очередной срок, обиделся и стал Юрием Гагариным, чудом спасшимся из терпящего бедствие самолета. Великие полководцы прошлого в настоящем воюют в шахматы, а Галилей кричит, что «она все-таки вертится, зараза!» и смотрит по ночам на спутники Юпитера в самодельную подзорную трубу, свернутую из газеты. Остальные наши клиенты – свои, советские. Есть цари Иван Грозный и Николай II, поэт Маяковский, целых два Брежнева, которые никак не могут между собой договориться, кто из них настоящий, а кто узурпатор. Короче, много у нас достойных личностей. В соответствии с Васиной теорией, родных советских психов становится все больше и больше.
