Он до глубокой ночи ворочался в постели. А когда, наконец, уснул, ему приснилось, что два чёрта в белых халатах направляют на него рентгеновские лучи и хихикают: «Он не член профсоюза! Тайно увлекается Шопенгауэром! Мы все знаем, мы видим его до самой печёнки!»
Он проснулся на рассвете и, так как утро вечера мудренее, твёрдо решил: «Ни на какой рентген я не пойду, они меня не запугают! Не подкупят! Не собьют с толку! У меня есть свои принципы».
В пятницу, перед обедом, ему вдруг показалось, что кто-то вышел из лифта и что это, конечно, сотрудники органов госбезопасности, которые пришли насильно отвести его на рентген. Но никто не являлся. И учитель Ломикар Моцик по-прежнему вёл одинокую, холостяцкую жизнь, утешаясь лишь мыслью, что его не провели, что он не попался.
Раза два он, правда, просыпался со смутным чувством, что в сердце у него опухоль, а в лёгких — дыра, нередко у него побаливало справа под рёбрами, но решение не ходить на рентген было окончательным и бесповоротным.
В понедельник после обеда кто-то позвонил. Учитель пошёл открывать с недобрым предчувствием. Его тренированный мозг работал быстрее, чем стареющие руки, и дверь, если можно так выразиться, захлопнулась раньше, чем он успел её отворить. Перед ним на площадке, робко улыбаясь, стоял «агитатор-одиночка».
— Будьте любезны, пан учитель, откройте, — сказал он, — невежливо оставлять человека на лестнице. Так не делают.
В передней молодой человек, укоризненно взглянув на Ломикара, сказал:
— Вы что-то осунулись, пан учитель. По ночам не потеете?
Учитель Моцик резко, насколько это позволили ему шлёпанцы-корабли, повернулся к нему спиной. Очевидно, он совершенно забыл о гостеприимстве и хороших манерах.
Молодой человек минутку постоял, потом потрогал указательным пальцем кончик носа. Некоторые люди в затруднительных случаях делают именно так. Затем он поступил совершенно неожиданно: вежливо простплся и вышел.
Ломикар Моцик, который за всё это время даже рта не раскрыл, возвратился к Платону с чувством победителя. Он надеялся, что весть о поражении агитатора распространится быстро, и остаток жизни он проведёт в покое без всякого рентгена. У него слегка кольнуло в боку, но он не обратил на это внимания.
Однако не прошло и четверти часа, как в передней снова раздался серебристый голосок звонка.
— Кто там? — крикнул учитель.
Стёкла задребезжали, но ответа не последовало.
Учитель живо представил себе, что на площадке стоит ухмыляющийся молодой человек, а рядом два верзилы со смирительной рубашкой или бог весть с чем ещё.
Он покорно отворил дверь. Уступить террору, грубой силе, — нет, это не позор.
На лестничной площадке стояла белокурая, ясноглазая, веснушчатая девушка с круглой мордашкой и острым любопытным носиком. Она очень походила на куклу кустарного производства, но на ней был не национальный наряд, а элегантный, хотя и скромный зелёный костюм.
— Вы, вероятно, ошиблись, — сказал Ломикар, — здесь живу я.
— Я знаю, — мелодично промолвила девушка, — я к вам и пришла. Я агитационная «двойка».
Она не стала выслушивать грамматические комментарии учителя, уселась в кресло, с нескрываемым любопытством оглядела странную комнату, потом уставилась большими глазами на учителя и лукаво усмехнулась.
— Ну, как, учитель, умирать-то ведь не хочется?
— Умирать? — переспросил учитель сдавленным голосом. Он сразу, бог весть почему, вспомнил, что на ногах у него эти проклятые шлёпанцы, на плечах потёртая куртка с пуговицами четырёх сортов и что он небрит.
Он вспотел. Пенсне свалилось с носа и закачалось на чёрном шнуре.
— Умереть теперь было бы очень глупо, — доверительно сообщила девушка учителю, словно открывая ему тайну, — теперь, когда силоновые чулки стоят двадцать три кроны, сбитыми сливками хоть пруд пруди и у нас есть телевидение. Это всё равно, что два часа просидеть у парикмахера в очереди на шестимесячную завивку и вдруг уйти!
Ломикар Моцик пришёл в себя.
— Я не предаюсь плотским и вообще светским наслаждениям, — сказал он и прикрыл рукой свою драгоценную коллекцию волос, словно опасаясь, что они улетят.
— Предаётесь или нет, — ответила девушка, надув губы, — идёмте на рентген. Стыдно, такой большой, а боится!
— Я не боюсь. — Учитель нахмурился и снова стал похож на чернокнижника. — Я не боюсь, но пользуюсь своим правом свободы решений. Я государственный преподаватель на пенсии. — И, будто только сейчас полностью осмыслив этот факт, Ломикар Моцик удивлённо взглянул на посетительницу и, невзирая на то, что она была очень мила, закричал: — И вообще, как вы со мной разговариваете! Аттестат зрелости у вас есть?
Блондиночка обиженно завертела головкой, хотела что-то ответить, но бас Ломикара гремел так, что задрожал плюш на креслах.
— А кто такой был Люций Эмилий Павел, вам известно?! А когда произошла битва при Каннах? А при Сиракузах?
Девушка смотрела на Ломикара так, словно всё более приходила к убеждению, что учителю нужен не рентген, а психиатр.
— Более того, — грохотал Ломикар, — знаете ли т, Кто такие Овидий, Виргилий и Гораций? Не знаете, а отваживаетесь агитировать!
В этот критический момент снова послышался звонок, и появился молодой человек с неуверенной улыбкой — «агитатор-одиночка».
— Ну, что? — уже с порога спросил он. — Всё в порядке?
Но девушка взглянула на него с грустью, потом перевела глаза на чернокнижника и поджала губы, как бы желая сказать: «Это не человек, а ледяная сосулька».
— Гм, — хмыкнул молодой человек, остановился перед учителем и принуждённо улыбнулся. — Моя жена, — представил он куколку.
— Очень приятно, — сухо ответил Ломикар, — она понятия не имеет, когда была битва при Каннах.
— Двести шестнадцатый год до нашей эры, — сказал молодой человек. — А вы знаете, кто был Рентген? Знаменитый физик. И знаете, что он изобрёл?
— Нет, — упрямо возразил Ломикар, — об этом не может быть и речи.
Прошло несколько тягостных секунд.
— Жаль, — вздохнула «агитационная двойка». — Вы портите нам процент!
— Что я вам порчу? — удивился Ломикар, близоруко мигая.
— Процент, — стыдливо прошептал молодой человек. — Понимаете, мы лучшая агитационная двойка в районе. Обычно мы охватываем сто процентов.
Учитель пристально посмотрел на Платона. Платон был сам себе господином, не разрешал вмешиваться в свою личную жизнь, но, насколько Ломикар Моцик помнил, он ни разу в жизни даже мухи не обидел, ухаживал за рыбками и никогда не причинял людям неприятностей.
— Вы хотите сказать, — спросил учитель, — что все остальные уже были на рентгене?
— Триста десять тысяч человек, — быстро ответил молодой человек.
Ломикар снова взглянул на Платона, как бы говоря: «Тебе что, в твои времена такого не бывало…»
— Хорошо, — неожиданно сказал он, и лица молодых супругов прояснились, — хорошо, я подумаю. Но с одним условием: вы должны сказать, что от меня за это потребуют?
Супруги переглянулись.
— Это… — сказал молодой человек, — это в порядке заботы о человеке.
— Знаю, — нетерпеливо перебил его учитель, — платить не надо, это ваш главный трюк, но ведь не за красивые глаза вы всё это делаете? Это и слепому ясно!
— Нет, — сказала молодая женщина, — это чтобы лёгкие…
Учитель взорвался.
— Вы хотите сказать, что меня ничего не заставят подписывать, никуда не заставят вступать что электроэнергию на триста десять тысяч человек расходуют лишь из любопытства к их внутренностям?
Агитационная «двойка» вздохнула.
Дискуссия затянулась до самого вечера. Принесли статистические данные, дали учителю честное слово, привели со двора двух человек, уже побывавших на рентгене и вернувшихся живыми к семейному очагу. В половине одиннадцатого учитель капитулировал. Он отдался на волю про-видения и на другой день пошёл в клинику.
Там всё было подготовлено очень тонко: отделение до мелочей походило на настоящую больницу и ничем не выдавало гигантской западни, в которую; должны были попасть Ломикар Моцик и ему подобные; Сестра старательно записала имя, профессию и социальное положение учителя, — вероятно, для какой-то секретной картотеки, — и предложила ему посидеть в зале. Он просидел девятнадцать минут в полной уверенности, что его в это время ставят на учёт. Потом сестра снова пришла и проводила его в маленькое тёмное помещение, в котором с трудом можно было повернуться.
Кто-то ледяным тоном сказал:
— Разденьтесь, пожалуйста.
И Ломикар Моцик решил: «Всё! Я пропал».
Потом дверь отворилась, и в ней появился человек в белом халате и тёмном резиновом фартуке. Учитель сразу понял, что это сыщик, переодетый врачом.
