— Слава богу, я не доживу до этих времен, — улыбаясь, сказал он Одоевскому, — я люблю лошадей…
Князь улыбнулся чуть растерянно, князь не всегда понимал шутки.
— Как вы знаете, что будет? — спросил он князя.
Упругое, мягкое толкнулось в ногу; он опустил глаза… Черная кошка, любимица княгини, подошла и, выгибая спину, вилась вокруг него. Князь Одоевский тоже взглянул на кошку. На мгновение между бровей князя образовался страдальческий треугольник, но тотчас лицо разгладилось. Одоевский нагнулся и погладил кошку.
— Это логически вытекает из предпосылок научных и технических, — сказал Одоевский, — всякий, кто мыслит, поймет, что не может быть иначе…
— Так нет ничего потустороннего в ваших предсказаниях?
— Разумеется нет… Выводы мои основаны на науке… В деталях я, конечно, могу ошибаться…
Было совершенно очевидно, что Одоевский не притворяется. (Интересно все-таки — о ком же тогда написал… то есть напишет Одоевский: «Солнце русской поэзии закатилось?») Ему стало совестно, что он был с Одоевским так холоден, и он разразился преувеличенными похвалами литературному таланту князя. Затем в их разговор вмешались другие гости. Он выскользнул из этой группы и пошел к жене.
— Ты не устала, друг мой? Может, уже поедем?
Дома она опять скажет ему, как ей стыдно всякий раз, когда он увозит ее раньше других гостей. Он подал ей руку, она встала. Уже попрощавшись с хозяевами, они выходили; в дверях они столкнулись с Вяземскими, те были поздние пташки. Он остановился обменяться с Вяземским и с княгиней Верой несколькими словами; она прошла вперед, недовольная. Он заторопился за ней. На пороге он споткнулся. У него было явственное ощущение, будто чьи-то внимательные глаза сверлят его спину. Но он сделал над собой усилие и не стал оборачиваться. Только на улице он не удержался и глянул наверх, в освещенное окно кабинета. Растопырив маленькие руки, как лягушка, прильнув бледным лбом к стеклу князь Одоевский сверху выпученными глазами смотрел на него. Он махнул князю рукой. Лягушачья фигурка за стеклом не пошевелилась.
В карете он взял руку жены. Она ответила легким пожатием. Это был очень хороший знак, на большее он не мог и надеяться. Потом она посмотрела куда-то вниз, на его ноги, и отодвинулась, брезгливо подбирая подол.
— Что это? — сказала она. — Ты весь в шерсти.
— Это кошка княгини Ольги…
— Какая кошка? — раздраженно спросила она. — У княгини нет никакой кошки.
Она была невнимательна ко всему, что ее не касалось. Иногда она бывала рассеянна до крайности. Он снова взял ее руку, и она не отнимала ее. Потом она положила голову ему на плечо. Он закрыл глаза. Ему хотелось, чтобы карета ехала долго. Но они скоро приехали. Она и дома была с ним теплей обычного, но не так, как в карете.
XI
— Сашка, Сашка! Господи, Сашка!
Медведи, конечно, в лесу водились, иногда они даже подходили близко к дороге, но над Сашей стоял не медведь, это был Лева. Тяжело дыша, он повалился в траву рядом с Сашей.
— Сашка, Сашка! Черт! О господи! Сашка…
— Ты где…ты где был? — Саша еле ворочал языком.
— В багажнике. Они меня в багажник… Я был в багажнике… Слышу — стреляют… Я освободился… Багажник они не заперли, только… И…
Лева — у него-то все зубы (давно уж не свои) были на месте — чуть не прыгал от счастья, что не потерял Сашу. Он хотел во всех подробностях рассказать Саше о том, как очнулся в ужасной тесноте, духоте и темноте, и как почувствовал, что лежит боком на собственных расколотых очках, и как стеклом очков разрезал веревку, которой — слава богу, спереди — были скручены его руки, и как весь при этом изрезался, и как ему было больно и страшно, и как он мучился сознанием собственного бессилия, когда видел, как избивали Сашу, и как хотел сесть за руль какой-нибудь из машин, но не решился, так как не умел водить машину, и как в отчаянии хотел уже было броситься на бандитов, но не смог, и как сообразил, что в момент наивысшей неразберихи можно внести панику в ряды противника; но теперь он увидел, что Саша мало расположен слушать рассказы о чужих приключениях, и замолчал.
— Ну и зря. В хорошем приключенческом романе этот эпизод занял бы страниц пять.
— А мы дадим читателю сноску на какой-нибудь хороший роман.
— Точно. Не забыть бы.
(Они забыли. Сам вспомни, о читатель.)
— А где же менты?
— Какие менты?! Это я кричал — ты что, не понял?
— Не до того было.
— Ох, Сашка, Сашка… Я опять без очков, как крот… И деньги забрали…
Саша не спросил, забрали ли бандиты рукопись, которая была в кармане у Левы. Им обоим было совершенно не до рукописи. (Бандитам — тоже; они не взяли ее.) Саша и Лева немного полежали, набираясь сил. Потом Лева помог Саше встать на ноги, и они попытались идти. Они не пошли прямо к дороге и к машинам, ведь те и другие бандиты, сообразив, что их развели, в любую минуту могли вернуться туда. Они хотели выйти к дороге, но не в этом месте, а хотя бы на пару километров подальше. Для этого нужно было углубиться в лес и лесом пройти эту пару километров.
Лес был глухой, и ночь была безлунная. Чтобы прятаться, это было хорошо. Чтобы двигаться — плохо. У них не было компаса, ничего не было. Возможно, днем Лева сумел бы сориентироваться по деревьям, но ночью и без очков он не видел ничего. Саша ориентироваться в лесу не умел вообще, и он очень плохо себя чувствовал, у него все болело. Они думали, что идут параллельно дороге, а на самом деле шли перпендикулярно, удаляясь от нее. Когда они хотели выйти к дороге, то обнаружили, что дороги нет. Они заблудились. Но они не хотели признавать этого факта. Они продолжали брести, как зомби. Было бы неправильно сказать, что они брели «куда глаза глядят». Глаза их не глядели, они ничего не видели. Они шли, потом спотыкались о корни деревьев, падали, лежали, жевали траву и листья, чтоб не так хотелось пить, вставали, опять шли, опять падали и лежали. Никакой лесной зверь не встретился им, только сова ухала сверху, но они не слышали ее, они ничего не слышали, кроме собственной крови, стучавшей в уши. Потом — они не знали, сколько времени прошло, — начался дождь, и они ловили ртами воду и пили. Они промокли, совсем выбились из сил. Слепой Лева в очередной раз наткнулся на что-то и упал.
— Пушкин, мы заблудились… Надо подождать утра… Что это?
— Где?
— Тут дерево…
— Тут везде деревья.
— Да нет, — сказал Лева, — это бревно, по-моему… Какое-то сооружение из дерева…
Саша подполз к нему, и они стали ощупывать то, на что наткнулся Лева. Это были несколько мокрых бревен, уложенных в ряд. Там, где кончались бревна, было что-то вроде металлического наклонного козырька, а под ним — пустота.
— Это окоп, — сказал Лева, — или землянка, или как их там…
— Блиндаж. Землянка — это не яма, это на земле стоит, домик такой, навроде шалаша.
— Тут с войны их полным-полно, я читал. И немецкие, и наших партизанов. Но почему бревна не сгнили?
— Плевать…
Они скатились в яму. Она была довольно большая. В яме было почти совсем сухо, пол был не земляной, а дощатый. Кажется, там стояла какая-то мебель или, может быть, просто ящики. Нет, все-таки мебель: они ощупью нашли что-то похожее на стол. Саша провел рукой по поверхности этой штуки, похожей на стол; что-то с глухим звуком упало и покатилось. Затем пальцы его нащупали что-то мягкое, прямоугольное, в целлофане — сигареты — и тотчас все мысли и желания Саши сосредоточились на одном: курить! Он лихорадочно стал шарить руками по столешнице, по стенам… На стенах были полки.
— Ты чего? — спросил Лева.
Они говорили шепотом, хотя слышать их было некому.
— Спички… — простонал Саша. — Если есть сигареты — должны быть и спички…
Они искали долго, натыкаясь на стены, на ящики, друг на друга, сшибаясь лбами. Они не нашли спичек. Но на полу они нашли зажигалку. Саша схватил ее и сжал очень крепко. Несколько секунд он медлил, он был счастлив, но смертельно боялся, что зажигалка не сработает. Потом он нажал пальцем на колесико и увидел маленький оранжевый огонь, и в свете этого огня — ошалелое лицо Левы с черными кругами возле глаз. Он затянулся сигаретой, это причиняло боль и наслаждение. Он снова чиркнул зажигалкой и посмотрел на пачку сигарет. Это были современные сигареты, «Мальборо», и зажигалка была современная, дешевая. Теперь было понятно, почему не сгнил бревенчатый накат: это был не совсем подлинный блиндаж, а реставрированный, можно сказать — новодел.
