…Дочь цыганского барона сбежала из табора с проезжим матросом… Роман цыганки и ирландца оказался недолгим, и беглянка вернулась беременной, надеясь получить прощение и приют. Приют соплеменники ей дали, а вот прощение… Простить Персе связь с инородцем-гаджо цыгане семейства Калдареша так и не смогли, объявив ее марамай — нечистой. Эта печать отвержения легла и на рожденную ею дочь — рыжеволосую, зеленоглазую и белокожую Мару. Забыв ирландца, Перса охладела и к напоминавшей его дочери. Обделенная с детства материнской любовью, окруженная враждой родственников, полукровка Мара росла горделивой, умеющей постоять за себя и выдержать ежедневную битву за жизнь. Лишь однажды, не перенеся очередных побоев и издевательств соплеменников, маленькая Мара сбежала из табора в город, где, прячась от проливного дождя, заползла в шатер цирка-шапито. Девочку обнаружили и вернули в табор, но… Но было уже поздно: потрясенная зрелищем циркового представления, Мара неизлечимо заболела «цирковой лихорадкой». Цирк стал мечтой ее жизни, и когда ее, пятнадцатилетнюю красавицу, решили выдать за старого, жирного, но богатого цыганского барона другого племени, девушка взбунтовалась. Чтобы расстроить свадьбу, она накануне ее, обманув всех, теряет невинность с младшим сыном жениха, сластолюбивым красавцем Йоло, — и открывает в себе неизведанные глубины первобытной страсти. Табор не потерпел такого позора и оказался скор на расправу: жестоко избитую и раздетую догола Мару бросают в придорожной канаве. Здесь на обнаженную девушку натыкается владелец бродячего «Эликсир-шоу» Горас Перкинс. Он и его жена Берти стали первыми проводниками невежественной, безграмотной, но ослепительно прекрасной цыганки в цивилизованном мире белых людей гаджо.
Стремительно завертелось колесо судьбы Мары, и вскоре она уже покидает закабаливших ее благодетелей, чтобы на попутке уехать по данному ей адресу в цирк Сэма Брадфорда — осколок процветавшего некогда цирка Брадфорда и Лэски. Этот цирк стал ареной ее судьбы, ее жизни. Здесь она нашла настоящих, преданных ей до конца жизни друзей — гимнастку Кланки, клоуна-лилипута Лорда Джоко, немого великана Лобо. Здесь она прошла путь от «первомайской девчонки» — танцовщицы кордебалета — до непревзойденной воздушной гимнастки, легендарной Принцессы Мары. Здесь она встретила и трагически потеряла свою единственную настоящую любовь — неотразимого Джейма Сен-Клера, богатого наследника аристократической семьи, бросившего к ее ногам свою жизнь, пожертвовавшего ради нее карьерой и наследством… Но лучезарная колесница блистательной Мары сорвалась в пропасть, оставив ее одинокой калекой. Их с Джеймом дочь, всеобщую цирковую любимицу Викки, забирает на воспитание отец Джейма Эрл Сен-Клер и увозит в родовое поместье, где она вырастает совершенно далекой от цирковой богемы, холодноватой благовоспитанной красавицей, стремящейся, однако, хоть что-нибудь узнать о судьбе своей знаменитой матери-циркачки Принцессы Мары. Драматический поворот колеса судьбы замыкает и ее в круг арены Брадфорд-цирка. «На этой девушке знак беды», — говорит в самом начале их знакомства сын директора цирка Майкл Брадфорд…
Когда Викки хотелось побыть одной — над чем-то поразмыслить или просто отдохнуть от людей — она приказывала седлать свою любимицу Мисти [1] и по волнистым холмам поместья Сен-Клер скакала на фамильное кладбище. Сегодня же у нее был особенный повод, чтобы посетить могилу отца.
Расположенное в северо-западной части поместья кладбище было уголком покоя и тишины. Хотя никто из Сен-Клеров, кроме Викки, в течение года сюда не ездил, за зарослями декоративного кустарника, живыми изгородями и надгробными кленами садовники ухаживали не менее тщательно, чем за итальянским парком около дома. Трава, растущая вокруг, — и та была всегда коротко острижена во владениях Эрла Сен-Клера.
Кобыла принялась щипать сочную травку около узорной чугунной ограды, а Викки, скрестив ноги, уселась неподалеку. Сколько девушка себя помнила, сюда и только сюда приходила она со своими детскими горестями и обидами, сюда и только сюда несла свои мечты и грезы. По печальной иронии судьбы единственным местом, где можно было хоть не надолго почувствовать себя свободной, являлась эта обитель мертвецов. Только здесь она могла не бояться бесконечных допросов деда, его вечных нравоучительных тирад, несправедливых и обидных упреков. Приближаясь к своей восемнадцатой весне, Викки со все большим отчаянием осознавала, что целиком находится во власти деда и не видит способа избавиться от его придирчиво-мелочной опеки.
Фантазируя в детстве, что отец ее жив, а значит, может дать ей мудрый совет, утешить, приободрить, выслушать, Викки лепила его образ по своей прихоти и разумению, благо не представляла, как отец выглядел. И вот настал день, когда ей предстояло, наконец, увидеть его фотографию.
Деду, вероятно, и в голову не могло прийти, что внучка отправилась на кладбище, чтобы тайком изучить альбом с фотографиями отца, — в свое время Сен-Клер приказал уничтожить в доме все, что напоминало о непутевом сыне.
«Не то чтобы он ненавидел Джейма, — обронила как-то в разговоре с внучкой старая миссис Ада, — просто для него было ударом, когда Джейм не сдал на бакалавра и женился на твоей матери».
В маленькой хрупкой старушке с белыми прядками жидких волос, пергаментно-желтыми руками и морщинистым лицом при желании можно было разглядеть былую красавицу, но сколько себя помнила Викки, бабушка всегда оставалась прикованным к постели инвалидом. Правда, два раза в год — на Рождество и в День Благодарения — бабушку по требованию деда вывозили в коляске в столовую к празднично накрытому столу. Торжественно-угрюмые ужины эти больше напоминали поминки: дед властно командовал ритуалом, и Викки с напряжением ждала, когда он разразится в ее адрес градом упреков. Неудивительно, думала девочка, что миссис Сен-Клер всякий раз приходилось препровождать вниз чуть ли не силком.
Сейчас из головы Викки не выходил утренний разговор с бабушкой. Решив во что бы то ни стало узнать хоть что-то о родителях, девушка набралась духу и спросила:
— Отчего дедушка впадает в бешенство, стоит мне только спросить про папу или маму? Смешно сказать, я даже имени родной матери не знаю.
Миссис Ада церемонно поднесла к губам чашку с чаем.
— Ее звали Мара, — сообщила она чуть слышно.
Викки онемела.
