Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“

Гюи Шантеплёръ (Жанна Дюсса 1870-1951)

Невѣста «1-го апрѣля», романъ

Guy Shantepler (Jeanne Dussap) «Fiancée d'Avril», 1898

Премировано Французской Академiей.

Переводъ съ французскаго Е. Желѣзновой.

С.-Петербургъ

Русское Книжное Товарищество „Дѣятель“

1913.

Роман о любви. История, которая началась с невинной шутки, а закончилась трепетной любовью.

Большая дорога, уже совершенно бѣлая, пылилась на мартовскомъ солнцѣ. Мишель Треморъ перешелъ черезъ ровъ, заросшій терновникомъ, и углубился въ лѣсъ, вступивъ на тропинку, которая спускается къ круглой площадкѣ Жувелль и лѣниво задерживается въ граціозныхъ, нѣжныхъ извилинахъ до сліянія съ ней.

Деревья, покрытыя блѣдной зеленью, готовою поблекнуть при первомъ заморозкѣ, сохраняли еще свои зимніе силуэты и выдѣлялись на небѣ легкими, воздушными линіями, какъ бы начерченными въ минуту грезъ какимъ-нибудь японскимъ художникомъ, очень утонченнымъ и отчасти химеричнымъ. Въ травѣ, покрытой звѣздами анемонъ, „болѣе пышно одѣтыми, чѣмъ Соломонъ во славѣ своей“, прошлогодніе листья лежали распростертые и можетъ быть покрывали своимъ коричневымъ покровомъ скелеты птичекъ, не вынесшихъ стужи. Между тѣмъ, неясный шумъ пробужденія исходилъ изъ земли; невидимыя крылья разсѣкали воздухъ или трепетали въ кустарникахъ; испаренія изъ безчисленныхъ, нераздѣльно слившихся ароматовъ, распространялись вокругъ и казались вѣстниками какой-то блаженной страны… Изъ этого маленькаго мірка, котораго коснулось разрушеніе, гдѣ уже трепетала новая жизнь, изъ этого неяснаго ропота, чириканья вокругъ свиваемыхъ гнѣздъ, шума источниковъ и ручейковъ, треска неожиданно сломившейся сухой вѣтки, изъ этого живительнаго дыханія, въ которомъ вѣроятно соединялось благоуханіе расцвѣтшихъ утромъ цвѣтовъ съ тяжелымъ болотнымъ запахомъ какого-нибудь погибшаго растенія, медленно распадающагося въ прахъ, изъ всего этого сложнаго окружающаго исходила могучая прелесть. Это была меланхолія исчезающихъ вещей, нѣжное очарованіе ихъ бренности, соединенное съ торжествующей радостью, съ яснымъ величіемъ ихъ вѣчнаго возрожденія.

Это очарованіе чувствовалось сильно, хотя безсознательно, Мишелемъ Треморомъ, который быль скорѣе мечтателемъ, чѣмъ аналитикомъ въ обычномъ смыслѣ слова.

Въ первый ясный день онъ вырвался изъ квартиры, въ которой жилъ ежегодно по 3 — 4 мѣсяца на улицѣ Божонъ, гдѣ ему приходилось отчасти поневолѣ, въ силу обстоятельствъ смѣшиваться съ парижской жизнью, и онъ съ наслажденіемъ поселился въ Ривайерѣ. Здѣсь то онъ имѣлъ обыкновеніе скрываться послѣ зимы, или между двумя путешествіями, чтобы поработать или передохнуть въ стѣнахъ своей старой башни Сенъ-Сильвера.

Шесть или семь лѣтъ тому назадъ Мишель нанялъ башню Сенъ-Сильвера на одинъ сезонъ, затѣмъ пріобрѣлъ ее въ собственность. Этотъ единственный уцѣлѣвшій остатокъ исчезнувшаго замка соблазнилъ молодого человѣка поэзіей гордой дряхлости и имѣлъ въ его глазахъ двойное преимущество тѣмъ, что не былъ слишкомъ отдаленъ отъ Кастельфлора, лѣтняго мѣстожительства его зятя, не будучи въ то же время настолько близко, чтобы слѣдовало бояться слишкомъ частыхъ набѣговъ его свѣтскихъ знакомыхъ, которыми ему угрожала, смѣясь, его сестра.

Прелестный уголокъ — Ривайеръ! Двѣ тысячи душъ — самое большее, чистенькіе домики и цвѣтущіе сады вокругъ церкви, изящной какъ игрушка, затѣмъ лѣса, поля, ручьи, ключи, и повсюду, въ окрестностяхъ, не считая Кастельфлора и Прекруа, самыхъ значительныхъ владѣній этой мѣстности, изящныя виллы, кокетливые маленькiе замки, сидящіе у воды или взгромоздившіеся на вершину пологаго холма… Ничего грандіознаго, даже ничего очень оригинальнаго, но грація, радостное спокойствіе и что-то такое привлекательное, интимное и очаровательно-свѣжее, отличающее деревни Иль-де-Франса.

МишельТреморъ — ученый путешественникъ изслѣдовавшій, объѣхавшій нѣсколько странъ, вернувшійся на Рождество изъ Испаніи и готовый сѣсть на пароходъ, чтобы въ первыхъ числахъ мая отправиться въ Норвегію, разсчитывая посѣтить еще нѣсколько другихъ мѣстностей, любилъ отдыхать взоромъ, утомленнымъ экзотическими видами, на этомъ мирномъ горизонтѣ, гдѣ Марна отливала на солнцѣ расплавленнымъ серебромъ и гдѣ въ ясную погоду рисовались туманные холмы, растушеванные въ сѣровато-голубоватый цвѣтъ. И фантастическіе зигзаги тропинки Жувелль развлекали его, такъ какъ онѣ давали ему возможность воспринимать каждый разъ по новому, по капризу свѣтовыхъ лучей, хрупкую и бѣлую колоннаду однѣхъ и тѣхъ же березъ, величественный, неутѣшный жестъ того же самаго дуба, струю прозрачной воды, которая съ вышины утеса падала капля за каплей на мохъ тѣхъ же самыхъ камней.

Круглая площадка Жувелль — прогалина, гдѣ изъ ниши, прислоненной къ стволу бука, улыбалась святая въ вышитомъ платьѣ, съ челомъ, увѣнчаннымъ звѣздами, — была его любимымъ убѣжищемъ.

Трава, которую здѣсь некому было топтать, густо росла подъ деревьями, огромныя вѣтви которыхъ почти соединялись, образуя куполъ; подлѣ кустовъ расцвѣтали первыя фіалки, еще безъ запаха, но желанныя и дорогія провозвѣстницы весны. Мало-по-малу вѣтеръ совсѣмъ стихъ. Ни одна вѣточка не шевелилась въ воздухѣ, спокойномъ, отяжелѣвшемъ, черезчуръ тепломъ для этого времени года, исполненнаго неясныхъ обѣщаній. Мишель бросилъ на мохъ свой темный плащъ и растянулся со вздохомъ удовольствія. Одно мгновеніе онъ глядѣлъ на потемнѣвшее небо, казавшееся сѣрымъ сквозь переплетенныя вѣтви, затѣмъ онъ открылъ книгу, принесенную имъ съ собой, но лишь за тѣмъ, чтобы вынуть нѣсколько голубыхъ листиковъ, вложенныхъ между страницами, на которыхъ выдѣлялся крупными остроконечными буквами изящный женскій почеркъ:

„Милый, дорогой братъ.

„Я тебѣ пишу не съ тѣмъ, чтобы доставить тебѣ удовольствіе, но съ тѣмъ, чтобы тебя побранить. Я сегодня утромъ говорила моему мужу: рѣшительно, болѣзнь увеличивается. Еще Бетюну куда ни шло ѣхать запереться въ Ривайеръ съ конца марта, такъ какъ онъ тамъ что-то строитъ въ Прекруа… Но я не думаю, чтобы голубятня С.-Сильвера была доступна украшенію. Но тогда?… Если я не вмѣшаюсь, братишка, то въ одинъ прекрасный день ты проснешься монахомъ картезіанскаго ордена. Это было бы жаль!

„Ты, значитъ, скучалъ въ Парижѣ? Нужно было пріѣхать къ намъ въ Каннъ. Сезонъ былъ чудесный! Май Бетюнъ разскажетъ тебѣ о нашихъ карнавальскихъ безумствахъ. Всего только три недѣли тому назадъ она насъ покинула со своими малютками, вызванная въ Парижъ, гдѣ она находится вѣроятно и теперь, по случаю болѣзни одной изъ своихъ старыхъ филадельфійскихъ знакомыхъ, миссъ Стевенсъ, проведшей также зиму въ Каннѣ… довольно скучной особы! но… однако на чемъ я остановилась? Ахъ да, я тебѣ попросту говорила, что хотѣла бы тебя видѣть здѣсь. Робертъ былъ бы въ восторгѣ отъ твоего посѣщенія. Климатъ юга настолько излѣчилъ его гортань, что онъ съ жадностью изыскиваетъ случай, чтобы упражнять ее политическими спорами, а ты знаешь, я недостаточно сильна въ этомъ; твой племянникъ только и клянется святымъ отшельникомъ Треморомъ, а у Низетты глаза такъ и сіяютъ, какъ только произносится твое имя… Что касается меня, я умираю отъ желанія тебя расцѣловать. Вотъ уже шесть мѣсяцевъ, какъ я этого не дѣлала… а мы оба съ тобой такіе любители писать письма, что до твоего послѣдняго письма мы перекинулись всего тремя письмами въ стилѣ телеграммъ. Поэтому ты понимаешь, что у меня есть тысячи вещей, которыя необходимо тебѣ разсказать… Моя голова полна проектовъ. Не смѣйтесь, милостивый государь, мнѣ 32 года, я на 14 мѣсяцевъ старше Васъ и чувствую ужасную отвѣтственность; это существованіе Вѣчнаго Жида или пустынника тебѣ совершенно не подходитъ, я хочу тебя женить, дорогой Мишель; я даже подыскала тебѣ жену.