Елена Грановская
Небо помнить будет
Часть I
Глава 1
Май 1938 г.
До сегодняшнего дня Дюмель никогда не видел этой женщины, беседующей в стороне с пожилым Паскалем, приходским священником. Всех прихожан Дюмель знает в лицо: располагающаяся почти на самом западном краю Парижа небольшая церковь, где он поставлен в помощь для служения, каждый день принимает не более полусотни верующих, все они — постоянные гости, поскольку живут в ближайшей округе. Вот покинуло Божий дом семейство Дидье, а вон излечившаяся пожилая Лане Маргар, поддерживаемая под руку дочерью, приближается к мраморному образу Богородицы, чтобы поблагодарить Святую Матерь за еще один день на земле. А эта невысокая стройная женщина с короткой темно-русой стрижкой, в серо-голубом драповом пальто, что просяще всматривается в лицо настоятеля в поисках поддержки, никогда ранее здесь не бывала. Как, впрочем, и юноша, со скучающим видом стоящий недалеко от нее в проходе между церковными рядами. Он покачивался на носке туфли, заложив руки за спину, сминал в кулаках кепку и без особого интереса обозревал церковные витражи.
Дюмель переключил внимание с женщины на молодого гостя. Тот совсем недавно вышел из подростковых лет, среднего роста, крепко сложен. Его отличал прямой и решительный профиль со слегка скошенным большим лбом и вздернутым подбородком. Темные непричесанные волосы и серо-карие глаза с острым взглядом даже в минуту спокойствия много говорили о характере гостя.
Юноша повернул голову в сторону Дюмеля и встретился с ним взглядом. В груди Констана на секунду кольнуло и вспыхнуло, когда он увидел приятное лицо, но в следующий миг юноша развернулся в сторону женщины, которая позвала его по имени:
— Лексен!
Тот быстро подошел к ней. Она посмотрела на него и положила ладонь на спину. Это его мать, понял Дюмель. Женщина что-то еще сказала Паскалю, он понимающе кивал ей. Юноша сложил руки перед собой, покачивая кепи, и молча смотрел в пол. Дюмелю хотелось узнать подробности разговора, но он понимал, что преподобному запрещено разглашать подробности беседы с прихожанами с младшими и начинающими служителями, ближайшими сопровождающими его церковных таинств. Но вдруг священник обернулся к Дюмелю и позвал его, сделав знак рукой.
— Констан! Подойди к нам.
Дюмель склонил голову, поставив очищаемый канделябр на белую скатерть, и подошел к Паскалю, взглянул на женщину и ее сына, поздоровавшись с ними.
— Констан, это Элен Бру́но и ее сын Пьер-Лексен. В их семью несколько лет назад пришло горе, которое до сих не отпускает юного Пьера, — негромко сказал настоятель, повернувшись к Дюмелю. — Следует вернуть юношу на путь светлой жизни и воскресить в нем веру в себя и окружающих. Поручаю это тебе. Будь его воспитателем и наставником. Это хорошая практика для тебя. Ты приобретешь новые для себя навыки и разовьешь знакомые, открыв в себе иные пути для совершенствования. Пьер постарается быть с тобой откровенным, насколько это возможно. Правда?
Священник, улыбнувшись сквозь посеребренную бороду, добродушно посмотрел на юношу поверх очков. Тот закатил глаза и неопределенно мотнул головой. На его щеках и у губ прорастала новая, едва заметная щетина.
— Прошу, Лексен. Ради меня. — Быстро зашептала женщина, дергая сына за рукав пиджака. Дюмель стоял рядом и смотрел на юношу.
— Пьер, как часто посещаете церковь? — спросил преподобный.
— В последнее время никогда. Вообще — крайне редко, — негромко ответил молодой Бруно. Голос, высокий, почти окрепший баритон, соответствовал его мужественному не по годам виду, что редко встретишь среди юношей, стоящих на пороге взрослости, подумал Дюмель и обратил внимание на священника, который коснулся его плеча:
— Оставляю вас. Можешь приступать к своей «практике» уже с завтрашнего дня. Обговорите всё насущное вместе.
Паскаль указал на выход из церкви.
— А на сегодня, Констан, твой долг выполнен. Можешь быть свободен. Да, смотри, чтобы ваши встречи не повлияли на твое служение и занятия на вечернем отделении. Это не смягчает твой крест и не одаряет привилегиями. Это возможность постичь Бога в таинствах разговора, когда тебе откроется душа этого молодого человека. Это хороший опыт. Я знаю, ты справишься. У меня на тебя большие надежды. — Паскаль улыбнулся.
— Благословите, преподобный. — Дюмель склонил голову, повернувшись к священнику. Тот совершил над его головой крестное знамение и подал ладонь. Констан, взяв ее в свои руки, приложился к ней губами и лбом.
Затем настоятель удалился, а Дюмель приглашающим жестом указал семейству Бруно на выход из церкви в парк с искусственным прудом под пышными каштановыми гривами. Почти все прихожане вечерней службы разошлись. Лишь пожилая Маргар медленно ступала вдоль аллеи, опираясь на трость и руку дочери.
Дюмель указал женщине на деревянную скамью у площадки перед церковью под тенью единственной на весь парк лиственницы. Та поблагодарила и села, посмотрев на сына. Тот качнул головой и, несмотря на оклик матери подойти и присутствовать при беседе, ответил молчанием, приблизившись к пруду и запуская в него мелкие, подобранные с земли камни. Дюмель некоторое время смотрел в спину юноше, на его размах и движение кисти, когда тот запускал очередной камешек, пытаясь попасть в центр едва колышимой водной глади.
— Простите его. Как мне к вам обращаться? — поинтересовалась женщина, поставив на колени потертую дамскую сумку.
— Просто Констан. Констан Дюмель.
— Мсье Дюмель. У моего сына, если можно так назвать, психологическая травма. Я водила его к детскому и взрослому психологу, показывала психиатру в клинике, но результаты от этого были малы. Он подвергался травле в своей школе, поэтому нам пришлось сменить ее. А это, поймите, сложно — поменять обстановку, да еще и на последнем году обучения: Пьер выпускник, летом сдает итоговые экзамены. Я занимала всё его свободное время, отвлекала, лишь бы он не бездействовал и не уходил в себя. Но он так до сих пор и остается замкнутым, немногословным, порой даже со мной. Хотя у него бывают попытки вылезти из своей раковины, но они длятся короткое время…
— Простите, что перебиваю, но вы четко так и не упомянули, в чем боль вашего сына, — тактично вклинился в ее повествование Дюмель.
— Да, простите. Даже… даже сейчас, спустя столько месяцев сложно об этом говорить… Сын пострадал от изнасилования. Моего бывшего возлюбленного, своего отчима.
Сердце Дюмеля ухнуло и забилось чаще. За спиной раздался очередной булькающий звук уходящего под воду камня, брошенного Лексеном прямо у берега.
— Эрне был неплохим человеком. Но однажды… Он вдруг начал пить. Постоянно стал срываться на нас с Пьером, бранился. Но никогда не бил, руки не поднимал. До одного дня. Я тогда раньше обычного ушла на дежурство, а Лексен только проснулся и готовился идти в школу. В это время Эрне отсыпался после ночной пьянки с дружками. Что мне тогда удалось узнать от сына, пока он надолго не замкнулся, что он, Пьер, проснулся и увидел над своей кроватью Эрне. Алкоголь и буйство еще не выветрились из него. Он подсел на кровать к Пьеру, зачем-то начал говорить непристойные вещи. А когда сын оттолкнул его, Эрне применил силу. В тот день и пару последующих Лексен пропустил школу. А мне на работу позвонили соседи и сообщили об ужасном происшествии. В этот же вечер Эрне исчез из нашей жизни и больше никогда не появлялся.
Дюмель мялся, не зная, стоит ли что-то сказать или промолчать. Промолчал, но сочувственно посмотрел на женщину, которая отвернулась, чтобы сглотнуть подступившие к глазам слезы. Констан посмотрел на Лексена. Тот повернулся против ветра и пытался поджечь дешевую сигарету спичкой.
— Пьер! Сколько раз говорить: брось заниматься этой дрянью! — крикнула на него мать, завидев, как сын прикуривает. Тот вжал голову в плечи, нахмурился, нервным движением кинул так и не зажженную сигарету под ноги и с напускным показушничеством под материнским взглядом растоптал ее носком туфли.
