Сюзан Ховач - Богатые — такие разные

О Дайане Слейд я впервые услышал, когда был в Лондоне. Она была разорена и искала миллионера, я же был богат и искал любовницу. Это обстоятельство с самого начала обеспечивало нам полную совместимость.

Присутствие мое в Лондоне было случайным. Я остановился там на полпути через Атлантику с Генуэзской конференции. Когда в Генуе стало очевидно, что по поводу американских военных долгов Ллойд Джордж не мог сказать ничего, что представляло бы интерес для нудных вашингтонских политиков, я решил оправдать свою поездку в Европу отдыхом в Англии. Однако я допустил одну фатальную ошибку, которая не оставила ничего от этой превосходной идеи. Из чувства долга перед своими нью-йоркскими партнерами я позвонил в наш офис на Милк-стрит, и, к своему ужасу, меньше чем за десять минут, я понял, что «вляпался» в ужасную неприятность. Трудно было представить себе что-нибудь более досадное: вместо ожидаемой приятной автомобильной поездки по сельским районам Англии, мне пришлось, подавив раздражение, погрузиться в дела с энергией, давно создавшей мне заслуженную репутацию. К вечеру я уже успел принять отставку нашего местного представителя, а к концу недели у меня уже был дом на Керзон-стрит, новенький «роллс-ройс», превосходная секретарша-англичанка, помогавшая мне справляться с нараставшим объемом корреспонденции, и ясное представление о том, как привести в порядок дела фирмы в ожидании прибытия из Нью-Йорка замены.

Тем временем министр финансов Мэллон запросил у меня по телеграфу приватную информацию о Генуэзской конференции, и я, наняв в помощь мисс Фелпс — еще одну секретаршу, и работая три следующие дня до двух часов ночи, ухитрился подготовить сводные материалы о германских репарациях и о статусе Советской России, о внутрианглийских проблемах Ллойд Джорджа и о несговорчивости французов. Тяжелая работа заслуживает вознаграждения. Когда мой отчет был передан в посольство для срочной отправки в Вашингтон, моим первым делом было постараться найти в Лондоне самую элегантную женщину и пригласить ее на устрицы с шампанским.

Тогда-то я и услышал о Дайане Слейд.

Подобно тому, как, случайно допустив ошибку, мне пришлось задержаться в Лондоне, также случайным оказалось и то, что я вообще услышал ее имя. У меня были два расторопных помощника, защищавшие меня от попрошаек и большевиков, и я мог никогда не узнать о попытках Дайаны встретиться со мной, если бы в то утро не вышел из дома не позавтракав, чтобы прийти в офис пораньше. Закончив работу над отчетом, я опять занялся делами фирмы. Идя мимо библиотеки, где помощники разбирали почту, я уже обдумывал, как мне избежать выплаты пяти миллионов долларов приходившему в упадок сталелитейному заводу в Южном Уэльсе.

Дверь в библиотеку была открыта. Проходя через холл, я услышал, как Питерсон воскликнул: «Наверное, опять та девушка!» — и увидел, как он вытащил какое-то письмо, приложенное к нераспечатанному пакету. Питерсон всегда вскрывал пакеты на мое имя. Я нанял его после демобилизации из армии по ранению в ногу под Ипром, в 1918 году. Его простая верность была дружеской и надежной, и он, без всякого сомнения, был самым лучшим телохранителем за всю мою жизнь. Теперь на него легла вся забота о безопасности дома, но он считал себя особо ответственным за мою личную безопасность и никогда не перепоручал своим подчиненным скучную обязанность сопровождать меня повсюду.

— Какая девушка? — спросил я его, входя в библиотеку и протягивая руку за последним полученным в Европе номером «Мэгезин оф Уолл-стрит».

— Вам не нужно об этом беспокоиться, сэр, — проговорил другой мой старший помощник, выхватив письмо из рук Питерсона. — Я сам позабочусь об этом.

Как обычно, упрямство О'Рейли заставило меня долго с ним спорить.

— Позаботитесь — о чем? — спросил я, опрометчиво ввязываясь в разговор, и еще раз взглянул на пакет. В оберточную бумагу была завернута какая-то прямоугольная коробка из резной слоновой кости, и когда я поднял крышку тонкой работы, то понял, что кто-то знавший мои вкусы прислал мне небольшой, но несомненно подлинный старинный часослов.

Средневековые рукописи редко не вызывают во мне энтузиазма. Пульс у меня убыстряется, и, как говорится, начинают течь слюнки, а ум, радуясь возможности вырваться из двадцатого века, постепенно погружается в далекое прошлое. Взяв в руки этот часослов, я забыл про озлобленность держав на Генуэзской конференции, про опустошенные страны Европы, про экономический хаос, про отчаявшиеся массы полуголодных людей, чьи жизни были непоправимо растоптаны войной. Кровавый рассвет двадцатого столетия отошел в моем сознании на задний план, и я мысленно устремился в великий полдень европейской цивилизации, когда Жан, герцог Беррийский, предпочитал традиционному искусству войны искусство интеллектуального совершенства.

Мои пальцы ласкали листы часослова. Краски показались мне слишком яркими, но миниатюры были изысканными. Детали одежды и искусство воспроизведения перспективы позволяли предположить, что художник работал в самом начале Ренессанса. Я заглянул в латинский текст. Он относился к неканоническому эпизоду из жизни матери Девы Марии, что для часослова совершенно необычно. Как правило, в них Святой Анне отводится более скромная роль.

Меня переполнило любопытство. Вернувшись в двадцатый век, я захотел узнать имя дарителя.

— О, эта книга не подарок, сэр, — проговорил Питерсон. — Она говорит, что дает ее вам на время.

— Но кто — она? — спросил я, прикидывая в уме сумму, в которую можно было бы оценить такую редкую вещь.

— Девушка по имени Дайана Слейд, господин Ван Зэйл, — ответил О'Рейли. — Если вам понадобится более подробная информация, у меня есть папка…

У О'Рейли всегда была какая-нибудь папка.

Он был гением сбора информации о любом человеке, к которому у меня мог бы появиться интерес, и у него была утомительная привычка постоянно проявлять свой талант для подтверждения собственной незаменимости. Не в силах сдержать желание осадить его, я прервал О'Рейли:

— Не сейчас. Мне нужно поехать на Милк-стрит. Питерсон, вызовите машину. Вы сможете рассказать мне о мисс Слейд по пути в Сити. О'Рейли, — добавил я, чтобы успокоить его, когда вышел Питерсон.

Как-никак, а он показывал высший класс в своем деле, и не его вина, что он родился без чувства юмора.

Мы вышли на улицу. Был ясный майский день, холодный, но солнечный, и я задержался, провожая глазами грохотавшую по Керзон-стрит конную повозку с грузом пива для питейных заведений. По Шеферд Маркит вперед и назад вышагивал какой-то бродяга, нацепивший на спину лист фанеры с выведенной на нем надписью: «Помогите безработным», и я вдруг уловил запах двадцатого века даже раньше, чем в нос ударил едкий выхлоп «роллс-ройса».