Он долго хранил молчание, и его взгляд был таким загадочным, что она вдруг ощутила неловкость. На его губах появилась легкая улыбка, затем он пожал плечами.
– Вне всяких сомнений, тогда я так и считал.
– Я вовсе не нахожу забавным подобное отношение, – выпалила она, приподнявшись на локте.
– Правда? Тогда какого черта ты делала на квартеронском балу?
Что она могла ответить на этот жестокий, вызывающий вопрос?
– Это… Это произошло по личной причине, которая вряд ли будет тебе интересна.
– Ты так думаешь? Скоро у тебя появится возможность убедиться, что я весьма интересуюсь делами Маркуса Фицджеральда.
– Не вижу причины удовлетворять твое любопытство.
– Как мне помнится, твой отважный спутник вчера не очень-то хотел сражаться на дуэли. Фактически я вынудил его принять бой. Интересно почему?
– Потому что он не хотел впутывать меня в вашу ссору, естественно.
Трудно было понять, согласился ли он с ее объяснением. Кэтрин сожалела, что даже не догадывалась, о чем он думал, когда смотрел на нее пристальным взглядом на бесстрастном, словно маска, бронзовом от загара лице.
– Сдается мне, – продолжал он, – что дуэль не входила в планы Маркуса на вечер. Возможно, в его планы входила ты. Может быть, ожидалось, что моя месть будет состоять в том, что я уведу тебя с бала, – тогда якобы оскорбленный Маркус появился бы на месте в нужный момент, вероятно, даже с твоей благородной матушкой, чтобы уберечь тебя от насилия? Я выглядел бы дураком и соблазнителем невинной девушки, разве нет? Разразился бы такой скандал, что меня снова выперли бы из Нового Орлеана.
– Как ты мог подумать, что я согласилась бы на такой кощунственный обман? – едва дыша, спросила она.
– Ты была на балу, не так ли? И после прекрасно сыгранного нежелания принять мое приглашение на танец сразу же сделала это. Более того, меня удостоили гораздо большей чести. Кто знает? Если бы я окончательно раскаялся в том, что погубил твою репутацию, то вполне мог бы предложить тебе выйти за меня замуж.
Ярость, горячая и неконтролируемая, закипела в груди Кэтрин. Она огляделась вокруг в поисках чего-нибудь, что можно было бы в него швырнуть, но ничего подходящего не оказалось: от прошлых жильцов не осталось вещей – ни бутылок, ни коробок, ни китайских безделушек, таких дорогих сердцу каждой женщины. Она приподнялась, прижав к себе одеяло.
– С чего ты взял, что я приняла бы твое снисходительное предложение? – закричала она. – Мне не нужны твои деньги, у меня и собственных средств вполне достаточно для беспечной жизни. Что же касается поездки на бал, то это было не более чем пари и от меня требовалось только присутствие, совершенно невинное, каким оно и было до твоего появления!
– Дамы, которых я знавал, до того как покинул этот город, даже под страхом смерти не ступили бы своими маленькими очаровательными ножками на квартеронский бал, не говоря уже о каком-то пари, – заметил он.
– Не ступили бы? Значит, они были жалкими и апатичными.
– Пожалуй, с этим я соглашусь, – заверил он, и при этом она не уловила в его голосе веселых ноток.
– Без сомнения, именно таких ты и предпочитаешь, – язвительно заметила она. – Слабых, безвольных женщин, которые не могут о себе позаботиться, – таких, как твоя бедняжка Лулу…
В тот же миг он быстро шагнул к ней, и такая злость была написана на его лице, что Кэтрин с криком отпрянула, выронив одеяло. Но он к ней даже не прикоснулся. Едва она отшатнулась, как он остановился, схватившись рукой за столбик кровати.
– Ты, конечно же, сильная и можешь о себе позаботиться, – приподняв бровь, произнес он, тем самым красноречиво напоминая о ее беспомощности в его руках. – А вот бедняжку Лулу в самом нежном возрасте – ей было пятнадцать – продала собственная мать. Она провела здесь, в этом доме, полгода, трогательно радуясь, что к ней хорошо относятся. Когда меня вынудили покинуть Новый Орлеан, я передал ее дела моим адвокатам. Это было ошибкой, но что еще я мог сделать? Я переписал на ее имя некоторое имущество, включая этот дом. Но я не учел ее юношескую доверчивость и не позаботился о том, чтобы она не смогла все это продать. Подобная мысль никогда не пришла бы ей в голову, если бы не появился этот человек – человек, забравший якобы на хранение даже ее драгоценности и несколько дорогих вещей. Не знаю, что он ей наговорил, хотя догадываюсь. Когда у нее ничего не осталось, он ее бросил.
– Маркус? – прошептала она.
– Маркус Фицджеральд. Полагаю, он считал, что это безопасно, что этого никто не заметит или никому не будет дела до того, что с ней случилось. Он ошибался.
– Ты немного опоздал, конечно?
Ей хотелось бы думать, что на самом деле все обстояло иначе, что Наварро искажал факты, но поведение Маркуса говорило само за себя. Там, на балу, прошлой ночью, он позеленел при одном упоминании имени этой девушки и не отрицал обвинений, брошенных Рафаэлем.
– Именно. Даже мои адвокаты не могли меня найти. Один из друзей выкупил для меня этот дом, когда его выставили на продажу, – сентиментальный жест, но я это ценю. Однако не думаю, что Лулу пыталась меня разыскивать. Я оставил ее, погладив по головке, только и всего. Мне не хотелось брать ее с собой, и она это знала, поэтому чувствовала себя преданной. То, что она сделала потом, по ее мнению, должно было раз и навсегда убить малейший интерес к ней с моей стороны. Она вышла на улицу. Не будучи такой белокожей или такой красивой, как ты, Кэтрин, она тем не менее радовала глаз и обладала этим редким даром – любящим сердцем, которое не ищет пути назад. Она умерла – одинокая, больная и униженная. Ей было семнадцать лет.
Извиниться за свое поведение значило бы проявить слабость, которую она не могла себе позволить, даже если бы заставила себя произнести нужные слова. Она упрямо молчала, а ее ясные карие глаза смотрели с вызовом.
Он стукнул по столбику кровати и недовольно сжал губы, как ей показалось, оттого что так много рассказал. Зачем он решил все объяснить? Ей не было надобности понимать, что им двигало. Он повернулся и, нахмурившись, посмотрел на верхнюю часть ее тела.
Опустив глаза, Кэтрин увидела на груди и животе темно-красные пятна засохшей крови. Он явно был не в лучшей форме. Хотя из-за медного оттенка его кожи пятна крови на нем не были видны так явно, можно было заметить, что он тоже словно подвергся ужасной пытке. На его коже остались глубокие кровоточащие царапины, а ниже пояса – сильные порезы в несколько дюймов от острого клинка шпаги. Кэтрин с облегчением выдохнула, когда их увидела. Значит, не только она была виновна в его состоянии.
– Ты ранен, – сказала она, тут же вспыхнув от его взгляда. Чтобы скрыть свое смущение, она снова натянула на себя одеяло и сложила руки поверх него.
– Царапина, – заверил он ее. – Из-за невнимательности.
– Или из-за абсента? – спросила она, когда он снова поднес руку к голове.
Как бы то ни было, ответа не последовало; вместо него послышался робкий стук в дверь. Наварро открыл, и на пороге возник слуга негр, который впустил их ночью. Потертые туфли, грубая льняная сорочка, небрежно заправленная в панталоны, и сонный взгляд говорили о том, что его подняли с кровати.
– Ты единственный слуга в доме? – спросил Наварро.
– Да, Maître[31]. Остальные вернулись назад к Ламбре, Maître. По приказу вашего ami, месье Бартона. – Он пожал плечами. – Они целый день бездельничали, только неприятности от них. Теперь я здесь один, приглядываю за домом.
Наварро кивнул.
– Ну хорошо, а французский коньяк здесь хотя бы есть?
– Да, Maître, хороший французский коньяк. Остался с былых времен.
– Тогда принеси бутылку и два стакана. И подогрей воды для ванны.
– Слушаюсь, Maître, – снова произнес слуга и, поклонившись, попятился к выходу, так ни разу и не взглянув в сторону Кэтрин, хотя она не питала иллюзий насчет того, что он упустил хоть малейшую деталь.
Ванна была бы весьма кстати, подумала она, наблюдая, как смуглый мужчина закрывает дверь. Но он приказал приготовить только одну ванну, и она не собиралась спрашивать, для кого именно.
В камине горело большое бревно. Взяв с медной полки кочергу, Наварро сильнее разжег огонь и только после этого огляделся вокруг в поисках брюк и надел их.
Сухое полено, должно быть, лежало здесь несколько месяцев, потому что разгорелось довольно быстро, озаряя комнату веселыми языками пламени. От запаха горящего дерева Кэтрин еще сильнее ощутила утреннюю прохладу и слегка задрожала под одеялом, мрачным и завистливым взглядом глядя на Наварро, облокотившегося о каминную полку, где было теплее всего. Тишина становилась все напряженнее. Устав сидеть посреди кровати, Кэтрин отодвинулась назад, прислонилась к изогнутой спинке и натянула одеяло до самого подбородка.
