– Ей придется отказаться от своих строительных планов, пока она заботится о королеве, – говорю я. – В любом случае, в Чатсуорте работы уже должны были закончиться. Сколько можно трудиться над домом? Он ведь уже достаточно хорош? О деловых интересах ей тоже придется на время забыть, мои управляющие возьмут на себя ее заботы.
– Вы никогда не заставите ее отказаться от ферм и шахт, и строить она никогда не закончит, – предрекает Сесил. – Ваша молодая жена – великий изобретатель. Ей нравится строить, нравится владеть собственностью и торговать. Она редкая женщина, у нее душа предпринимателя. Она построит дома по всей стране, будет управлять вашими поместьями, как королевством, спустит для вас на воду целый флот и подарит вам целую династию потомков. Бесс будет довольна лишь тогда, когда все они станут герцогами. Она из тех женщин, кому ощущение безопасности дает только имущество.
Мне никогда не нравились подобные речи Сесила. Его собственный взлет от писаря до лорда – на шлейфе нашей королевы – был так внезапен, что ему хочется думать, будто все нажили состояние на падении церкви и все дома выстроены из камней разрушенных аббатств. Он хвалит Бесс и ее деловую хватку лишь для того, чтобы оправдать себя. Он восхищается ее прибылями, потому что хочет думать, что подобные доходы достойны восхищения. Но он забывает, что некоторые из нас происходят из славных родов, которые были богаты и до того, как жадные новые люди захватили земли церкви; у некоторых из нас титулы есть уже много поколений. Кое-кто пришел с нормандской знатью в 1066 году. Это что-то да значит, даже если для немногих. Есть те, кто достаточно богат, чтобы не воровать у церкви.
Но все это трудно высказать так, чтобы не прозвучало напыщенно.
– Моя жена не делает ничего, что не подобало бы ее положению, – говорю я, и Сесил издает смешок, словно точно знает, о чем я думаю.
– В талантах графини нет ничего неподобающего ее положению, – ровно отвечает он. – А положение ее и в самом деле весьма высоко. Вы – величайший из дворян Англии, Талбот, мы все это знаем. И вы верно поступаете, напоминая нам об этом, чтобы мы не заблуждались и не забывали. Все мы при дворе ценим здравый смысл Бесс, она была нашей любимицей долгие годы. Я с большой радостью наблюдал, как она с каждым браком поднимается все выше. Все мы рассчитываем, что она устроит в замке Татбери уютный дом для шотландской королевы. Графиня – единственная хозяйка, которую мы готовы были рассмотреть. Никто иной не смог бы принять королеву Шотландии. Любой другой дом был бы слишком низок. Никто, кроме Бесс, не знает, как все осуществить. Лишь Бесс может в этом преуспеть.
Лесть Сесила должна бы меня успокоить; но мы, похоже, снова вернулись к Бесс, а Сесил должен помнить, что, пока я не женился на ней, она была женщиной, поднявшейся из ниоткуда.
1568 год, зима, замок Болтон: Мария
Все свершится сегодня ночью. Я собираюсь бежать из замка Болтон, из этого их так называемого, soi-disant, «неприступного» йоркширского замка – как раз сегодня ночью. Какая-то часть меня думает: я не посмею это сделать; но я еще больше страшусь оказаться в ловушке в этой стране, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Елизавета похожа на толстую рыжую кошку на подушке, ей вполне нравится лежать и дремать. Но я должна потребовать назад свой трон; и с каждым днем изгнания положение мое ухудшается. В Шотландии есть замки, стоящие за меня, и я должна прийти им на выручку. Есть люди, готовые встать под мои знамена, я не могу заставлять их ждать. Я не могу позволить своим сторонникам погибнуть из-за того, что мне не хватило мужества. Я заручилась обещанием Ботвелла, что он сбежит из Дании и возвратится командовать моими войсками. Я написала королю Дании, требуя, чтобы Ботвелла освободили. Он мой муж, он – консорт королевы, как они смеют удерживать его по обвинению какой-то купеческой дочки, которая жалуется, что он обещал на ней жениться? Это вздор, жалобы подобной женщины не стоят внимания. Французская армия собирается, чтобы поддержать меня, испанцы обещают ей золото. Но самое главное – у меня есть сын, бесценный наследник, mon bébé, mon chéri[12], единственная моя любовь; и он в руках моих врагов. Я не могу оставить его на их попечении, ему же всего два года! Я должна действовать. Должна спасти его. Мысль о том, что о нем не заботятся как должно, что он не знает, где я, не понимает, что меня вынудили его оставить, жжет мое сердце, как язва. Я должна к нему вернуться.
Елизавета может попусту терять время, но я не могу. В последний день ее нелепого следствия я получила послание от одного из северных лордов, лорда Уэстморленда – он обещает мне помощь. Он пишет, что может вызволить меня из замка Болтон, вывезти меня на побережье. В Норталлертоне у него приготовлен караван лошадей, а в гавани Уитби ждет корабль. Уэстморленд пишет, что достаточно моего слова, и он отвезет меня во Францию – а как только я окажусь в безопасности, дома, в стране, где правит семья моего покойного мужа, там, где меня растили как королеву, судьба моя переменится в одночасье.
Я не могу мешкать, как мешкает Елизавета. Я не приволакиваю ноги, не теряюсь и не укладываюсь в постель, притворяясь больной, как делает она всякий раз, когда испугается. Я вижу возможность, когда она мне предоставляется, и хватаюсь за нее, как отважная женщина. «Да», – говорю я своему спасителю. «Oui», – говорю я богам удачи, самой жизни.
И когда он спрашивает: «Когда?» – я отвечаю: «Сегодня».
Я не боюсь, я ничего не страшусь. Я сбежала из своего собственного дворца Холируд, где меня держали убийцы, я сбежала из замка Линлитгоу. Они еще узнают: меня можно захватить, но нельзя удержать. Ботвелл сам как-то сказал мне: «Мужчина может тебя взять; но ты так тверда в своей вере, что он не может тобой владеть». И я ответила: «Я королева, всегда ею буду. Ни один мужчина не может мною повелевать».
Стены замка Болтон сложены из грубо обтесанных серых камней, их строили, чтобы они выдержали пушечные ядра; но вокруг моей талии обвязана веревка, а за нее заткнуты толстые перчатки, чтобы защитить руки, и еще у меня есть крепкие башмаки, чтобы отталкиваться от стены. Окно узкое, всего лишь щель в стене, но я стройная и гибкая, могу протиснуться и сесть спиной к самому краю проема, глядя вниз. Проводник приносит веревку, вручает ее Агнес Ливингстон и смотрит, как она обвязывает веревку вокруг моей талии. Он жестом велит Агнес проверить, не слишком ли туго. Сам он не может ко мне прикоснуться, мое тело священно, поэтому ей приходится все делать самой под его руководством. Я слежу за его лицом. Он не из моих приверженцев, но ему хорошо заплатили, и он, похоже, решительно настроен исполнить свою роль в происходящем. Думаю, я могу ему верить. Я слегка ему улыбаюсь, и он видит, что губы у меня дрожат от страха, потому что говорит с грубым северным акцентом: «Не боись, милочка». И я улыбаюсь, словно поняла, и смотрю, как он обвязывается веревкой. Он подпоясывается, я протискиваюсь к самому краю и смотрю вниз.
