бархатной скатертью круглым столиком в центре комнаты. Когда в Оружейную вошел его старинный друг и соратник, Генрих не оставил своего занятия, произнеся только своим густым теплым баритоном с гасконским акцентом:
— Садись, располагайся! Я освобожусь через секунду.
Гектор молча повиновался, но не мог удержать лукавой улыбки. Судя по полыхающим щекам Генриха и торопливо бегающему перу, король писал своей фаворитке Верней страстное послание, что вошло у него в привычку.
Пылкий любовник был невысокого роста, зато строен и крепок, ему исполнилось пятьдесят пять, волосы его лишь слегка тронула седина, а вот короткая бородка клинышком была совершенно белой. Большую часть своей жизни король провел в седле под солнцем, дождем и ветром, они выдубили ему лицо, иссекли морщинами, но яркие синие глаза из-под кустистых бровей смотрели живо и весело и часто вспыхивали огоньком. Он улыбался улыбкой фавна, показывая безупречные зубы, которые сохранил с юности, точно так же, как и жизненную энергию, она по-прежнему била в нем ключом. Даже когда подагра пригвождала его к креслу, он все равно не терял своей эмоциональности.
Наконец Генрих отбросил перо, посыпал песком послание, стряхнул, запечатал и положил перед собой, даже не собираясь писать адрес, и тогда уже повернулся к маркизу.
— Теперь поговорим! Не приехала еще эта набитая золотом флорентийка, которую моя жена хочет выдать за твоего сына?
Маркиз ожидал всего, но только не этих слов, и от неожиданности чуть не подавился слюной.
— Однако, сир... — промямлил он. — Я не предполагал...
Генрих расхохотался памятным всем его приближенным звучным и громким смехом.
— Не предполагал чего? Что я знаю, по какой причине ты стал расточать похвалы моей супруге, которую всегда терпеть не мог и внезапно полюбил только недавно? Что мне неизвестно, почему, даже не попрощавшись, исчез Джованетти? Согласись, необычное поведение для посла. Ну, что ты так растерянно улыбаешься? Я сейчас тебя успокою — ты был прав, и я на тебя не сержусь.
— Я бесконечно счастлив слышать это из ваших уст, сир!
— Да, так оно и есть. Нам пришлось бы тогда возвращать приданое, и бедный де Сюлли заболел бы с горя. К тому же у нас дети. Самое лучшее — сделать ей еще одного. Девять месяцев спокойствия не так уж мало. Но признаюсь, в этот раз она перешла все границы и вывела меня из себя. Я привык к ее воплям и ругани, но она посмела дать мне пощечину. А с таким трудно смириться.
Де Сарранс постарался разыграть полное неведение, что ему не слишком удалось.
— Не могу возражать, случай крайне серьезный. Я понятия не имел, что Ее Величество королева дошла до такой крайности!
— Лжец! Я не сомневаюсь, что ты прекрасно об этом знал. Как, впрочем, и все остальные. Но у тебя достало... мужества! Да, да, все-таки именно мужества — встать на ее защиту, когда я готов был бросить ее в Сену. Ну и что тебе посулил Джованетти? Золотые горы?
Гектор с невольным чувством вины опустил голову.
— Самое большое состояние во Флоренции после состояния Медичи. Это что-то да значит для такого малообеспеченного человека, как я.
— Не преувеличивай! Я как-никак подарил тебе особняк неподалеку отсюда и плачу воинское жалованье.
— Но мой замок в руинах!
— И ты построишь его из золота, старая лиса! А если девица не слишком уродлива, то...
— Говорят, что она к тому же еще и красавица. Но возникло одно непредвиденное и крайне огорчительное обстоятельство.
— Какое же?
— Мой сын Антуан не желает на ней жениться. Его сердце, видите ли, принадлежит другой!
— И кому же?
— Малышке де Ла Мотт-Фейи, придворной даме королевы.
— Никогда не обращал внимания. И что она из себя представляет?
— Маленькая, светленькая, с хорошеньким личиком, тихая и скромная, как мышка, без единого су за душой, если только Ее Величество не даст ей приданого.
— Как тебе известно, Ее Величество никогда не отличалась щедростью в отношении своих придворных дам. Обещаю повидать твоего сына и поговорить с ним.
— Бесполезно. Он твердит, что дал ей слово.
— Да неужели? Без твоего согласия и моего одобрения? Не имел никакого права. Пусть женится на той, кого для него выбрали, а другая будет любовницей.
— Сир! Об этом не может быть и речи! Это чистая юная девушка, которая может отдаться только после венчания.
— Все они так говорят. Поначалу. Если она любит твоего сына, пусть даст ему возможность жениться в соответствии с его интересами, а потом утешит его. Ему очень понадобится утешение, если он женится на дурнушке. Большое состояние и красота редко сопутствуют друг другу. Но довольно об этом. Перестань себя мучить. Надо сначала посмотреть, кого привезет нам Джованетти. Кстати, вот что я подумал: а почему бы тебе самому не жениться на крестнице королевы?
— Мне? Ваше Величество хочет надо мной посмеяться? Меня очень устраивает положение вдовца, и желания до конца своих дней исполнять капризы какой-то девчонки, только потому, что она богата, нет ни малейшего.
Генрих от души рассмеялся, встал с табурета и дружески положил маркизу руку на плечо.
— Поступай как знаешь. Но теперь я могу тебе признаться: одно серьезное решение я все-таки принял. Когда ты пришел ко мне просить за Марию — отошлю я ее или нет, еще не знаю, — я понял, что должен закончить роман с мадам де Верней. Теперь нет речи о том, чтобы я на ней женился.
— Ну и ну, — едва выдавил из себя изумленный де Сарранс. — Неужели вы все-таки решились окончательно порвать с ней? Если мне не изменяет память, я слышал о подобном намерении уже много, много раз.
— Решился! И объясню, почему, мой добрый друг: я ее больше не люблю!
— С трудом могу поверить. А что произошло, осмелюсь вас спросить?
— Ничего... Или почти ничего. Однажды утром я проснулся и вдруг понял, что больше не хочу ее... И даже видеть ее не могу. Она тоже причинила мне немало неприятностей. А я ее слишком часто прощал. Простил даже подлый заговор ее братьев, которые покушались на мою жизнь! Ведь они хотели убить меня и посадить на трон вместо дофина маленького Вернея, нашего общего сына. Теперь мне кажется, что я был безумцем...
— И вы мне ничего не сказали об этом? — с огорчением осведомился маркиз. — А ведь не так
