— Ну, так отметить же нужно чудесное… — он замялся.
— Воскрешение, — ляпнул за него Плотников.
— Оставим на последний день, — отрезал Бараховский, хмурясь.
— Да тут-то и работы осталось, так, на пару деньков. Леса вон разобрать да прибраться за собой. Делов-то, — пробурчал Иваныч, но бутылку убрал.
Ужин поспел. Донести от костра котелок с борщом Зина попросила конечно же Колмакова, а сама принялась разливать горячую жидкость по протянутым к ней мискам. Борщ пошел хорошо, все изрядно проголодались и какое-то время ели молча, слаженно работая ложками.
— А я вот еще на почту заглянул, газеток прикупил, — зашуршал в мешке Иваныч, — а то живем бирюками и новостей не знаем.
— Ага, вдруг уже война с мировым империализмом началась, — хрюкнул в свою миску Плотников.
— Вот совсем не смешно, Яша, совсем не смешно, — отложил газету Иваныч. — Ты-то еще зеленый, а вот мы с Петей повоевать успели, совсем не смешно.
— Вкусный борщ, Зина, добавки там не будет? — перевел разговор Бараховский, не желая вспоминать свое военное прошлое.
— А как же, все будет, — закивала Зина, вскакивая и показывая расторопность. — А вам, Николай Ефремович? — повернулась она к Колмакову.
— Спасибо, не надо, — отказался он, — я вот лучше хлебушка. Хороший хлеб. Товарищ Скоркина, берите, не стесняйтесь, — отломил он кусок для Лиды, подмигивая.
Это ироничное «товарищ Скоркина» резануло по ушам, и в другое время Лида высокомерно отказалась бы, но теперь обстоятельства поменялись, вести себя следовало осторожно, и она, поблагодарив, приняла подношение. А привезенный Иванычем хлеб действительно был хорош, с ароматной корочкой, и совсем не зачерствел. У бабы Даши Лида пробовала не хуже, но здесь у костра на свежем воздухе все казалось вкуснее, даже бледненький борщ Зины.
— Дорога не просохла? — поинтересовался Бараховский.
— Просохло, так и что, колдобина на колдобине, — проворчал Иваныч. — Как они здесь выживают? Даже телеграмму не отправить, почта одна на сотни верст.
— Почта! — вдруг как ужаленный подскочил Митя. — Как я мог забыть⁈ — ударил он себя по лбу.
— Саныч, ты чего? — оборотились на него взгляды.
— Письма, я ж вам письма привез. Это ж надо, так запамятовать!
Митя сорвался с места и побежал к палатке, долго там копался и наконец вернулся с пачкой писем:
— Танцевать просить не стану — дорога ложка к обеду, виноват. Петя, это твое, — протянул Митя два конверта Бараховскому.
За стеклами пенсне нельзя было прочесть эмоций. Бараховский взял конверты, одно из писем выскользнуло и упало в траву. Петр Дмитриевич резко нагнулся за ним, Лида успела заметить, как он прикусил губу от полоснувшей боли, но все же поднял, долго смотрел на конверт, потирая края, потом бережно положил во внутренний карман пиджака. «От дамы с кладбища, — почему-то решила Лида, — не хочет при всех читать». Но и второе письмо Бараховский распечатал и пошел просматривать в сторонку, отвернувшись от честной компании.
Другим одариваемым оказался Иваныч, он жадно накинулся на конверт:
— Ну чего там у них стряслось? — пробормотал он себе под нос и принялся читать молодежи написанное вычурным слогом послание от жены, со всеми полагающимися приветами, расспросами о здоровье, погоде и выражением желания скорой встречи. Далее шла более теплая часть об учебе сына и проделках шалуньи-дочери. Никому это было не интересно, кроме самого чтеца, но из вежливости компания усердно слушала, пряча под ладонями зевоту.
Краем глаза Лида заметила, что Митя вручил письмо и Колмакову. Тот с нарочитой небрежностью взял конверт, раскрыл его одним отточенным движением перочинного ножа, чуть прищурился, разглядывая буквы, потом свернул лист, педантично выравнивая уголки, вложил его обратно в конверт, постоял, задумавшись о чем-то, затем безжалостно скомкал в тугой шарик и зашвырнул в костер, а потом пошел к Бараховскому. Теперь к компании были повернуты две спины. Петр Дмитриевич и Николай о чем-то шушукались.
И что это было? Кто ему мог писать? К изумлению Лиды, на лице Зины отразилась невольная радость. Чему радоваться-то, там явно какие-то неприятности из дома?
— А цены на рынке взлетели, да уж. Четыре рублика уже за кило хлебушка! — возмутился Иваныч выкладкам цен, приложенным рачительной женой.
— Витя, открывай бутылку, — к костру мрачнее тучи вернулся Бараховский. — В Вологду не едем, надо срочно возвращаться в Москву.
— Вот те раз, — крякнул Иваныч.
— Как, мы ж только приехали⁈ — возмутился Плотников. — Нас что, отзывают? Зачем тогда посылали, вдоль Двины прогуляться?
— Срочные замеры нужно сделать в Москве. Чем быстрее попадем, тем лучше. Витя, достал?
— Так вот же, — выставил Иваныч бутылку.
Чувствуя что-то неладное, он внимательно разглядывал Бараховского, пытаясь считать недобрые мысли.
— А какие замеры? Что мерять-то, да так срочно еще? — донимал расспросами Плотников.
— Много чего. Витя, ставь и вторую, чую, что одной не обошлось. Зиночка, несите тушенку, и что там еще на закуску. Лида, режьте хлеб. Коля, займись костром. Жаль гитарки нет, сейчас бы не помешала, — Бараховский по-молодецки ударил себя по колену.
Его показная веселость никого не убедила, но все кинулись подыгрывать: бегать, суетиться, заново накрывать на стол. Во взаимопонимании отряду точно нельзя было отказать.
И вот уже костер горит с новой силой, Иваныч произносит напыщенные тосты, Зина дуэтом с Плотниковым тянут: «Топится, топится в огороде баня» и «Левая, правая, где сторона? Улица, улица ты, брат, пьяна», Бараховский подыгрывает им пальцами, ритмично ударяя по шершавой столешнице. Колмаков подкидывает полено в пасть костра, огонь с жаром накидывается на добычу, искры летят к быстро выцветающему закатному небу.
Бутылок оказалось не две и даже не три. Компания изрядно набралась кроме Лиды и Николая, по крайней мере, он один сидел ровно, с выпрямленной спиной, а взгляд сохранял ясность. Лида, опасаясь осуждения со стороны баб Даши, да и вообще не привычная к спиртному, только делала вид, что отхлебывает из кружки. «А не подсесть ли сейчас к этому Колмакову, и в лоб не спросить про экспедицию в Юрьев? Завтра суета будет, не до того. Да и вообще при свете дня, может, я и не решусь подойти». Лида уже приподнялась…
— А нашу Лидию чуть русалки не уволокли, — громко выдала Зина и звонко расхохоталась.
— Русалки, настоящие? — оживился Плотников, приобнимая Зину за талию.
— Настоящие, — рывком отбросила она его руку. — Звали ее за собой, чуть в воду не уволокли, уже к берегу выбежала. Их Николай Ефремович распугал и вашу пастушку спас.
— Коля? Да ты просто Орфей, только без лиры.
Колмаков поднес кружку к губам, скрывая набежавшую улыбку.
«Да как она может⁈ — негодовала Лида. — Я же ей по секрету, как подруге». Хорошо, что уже стемнело, как же жарко запылали щеки.
— Лидочка, и какие они были? С хвостами? — поддержал шутливый настрой Иваныч.
— Нет, как у Крамского, в белом саване и с веночками, — хохотнул Плотников.
— Мне так с хвостами больше нравятся, — мечтательно произнес Митя, — очень селедку уважаю, с маслом, и чтобы лучок кольцами.
«И он туда же, тоже мне брат!» — Лида злилась, что с легкой руки Зины, стала объектом пьяных шуток, но не знала как с достоинством ответить, поэтому упорно молчала.
— Зря потешаетесь, и не такое бывало, — неожиданно заступился за несчастную Бараховский.
— Ну после твоего воскресение, Петя, охотно верим, — закивал Иваныч.
— Было это сразу после гражданской. Первый раз я тогда попал на север, — чуть на распев принялся рассказывать Петр Дмитриевич. — Взял с собой сухарей и мешок соли.
— А зачем столько соли? — не понял Плотников.
— Соль — это деньги. Да и денег тогда не было, разруха, а соль всегда нужна, такая вот валюта. Так вот, обмеры и опись я сделал, нашел проводника с лодкой. На станцию мне нужно было успеть, к поезду. Выплыли. Плыли весь день, стемнело, но мы привал делать не стали. Проводник сказал, что до станции рукой подать, так чего ж время терять. Осень, потемнело рано. Мы плывем, а станции все нет и нет. Я проводнику — ты, братец, ничего не перепутал? Он говорит — нет, вот-вот появится. Во мраке уж и берегов не разберешь, и тут смотрю — огоньки по левую руку, где-то там, в глубине леса.
