Словно марионетка, лишенная воли, Сефайна услышала, как повторяет за капелланом слова священного обета. На ее палец было надето кольцо.
Она вдруг обнаружила, что это не обручальное кольцо, но перстень с печаткой. Видимо, герцог снял его с мизинца, но все равно оно оказалось слишком велико, и ей пришлось согнуть палец, чтобы оно не соскользнуло.
И тут капеллан призвал на их брак благословение Божье.
Как, как может служитель Божий произносить благословение при таких обстоятельствах?!
Герцог поднялся с колен, Сефайна тоже встала и посмотрела на мачеху. Выражение в глазах Изабель и улыбка на алых губах свидетельствовали, что она упивается своей победой.
Казалось, она вот-вот злорадно рассмеется в лицо своим жертвам.
Капеллан все еще стоял коленопреклоненный перед престолом, но к удивлению Сефайны герцог взял ее под руку и повел по проходу в коридор. Его пальцы больно сжимали ее локоть, и он шел так быстро, что ей казалось, будто он насильно тащит ее вон из часовни.
В коридоре он остановился, видимо, ожидая ее мачеху.
Изабель не торопилась и шла с нарочитой грацией, что делало ее похожей на актрису, двигающуюся по сцене. Алые перья на шляпе колыхались в сиянии свечей и солнечного света, проникавшего сквозь витражи, и Сефайне почудилось, будто она видит огни ада.
Нет, ее мачеха не орудие дьявола, а его прилежная ученица!
Остановившись перед герцогом, графиня произнесла нежнейшим голосом:
– Поздравляю, милый Криспин, и от души желаю вам с Сефайной самого безоблачного счастья!
– Покиньте мой дом, – перебил он. – Уезжайте, и, надеюсь, больше я вас никогда не увижу!
Его голос был полон гнева, но также достоинства и сдержанности, которые удивили Сефайну.
– Если вы говорите серьезно, – заметила Изабель, – то выбрали очень глупую позицию, которая, как вам следовало бы понимать, обернется против вас.
– Это меня не трогает, – ответил герцог. – Я хочу только одного: избавиться от вас!
– Вам придется убедиться, что ваше желание невыполнимо, – улыбнулась Изабель. – Вы ведь не забыли, что Альберт будет считать, что вы женились на его дочери, безумно в нее влюбившись?
Еще раз ему улыбнувшись, она продолжала:
– С моей помощью эта романтичная история будет повторяться во всех лондонских гостиных. Иначе, как вы понимаете, из-за подобной неприличной спешки о Сефайне пойдут самые неприятные сплетни.
Сефайна только через несколько секунд поняла, что подразумевает ее мачеха. Она почувствовала, как герцог весь напрягся, и испуганно вскрикнула.
– А мне пора, – весело объявила Изабель. – Я ведь возвращаюсь в Лондон, а кроме того, не сомневаюсь, что вам, голубкам, не терпится остаться одним. Разумеется, я буду все время думать о вас, а когда. Альберт вернется, надо будет устроить восхитительный семейный обед, и вы расскажете ему, как вы счастливы!
Слово «счастливы» она произнесла с особой многозначительностью, и сразу же, не дожидаясь ответа герцога, столь же неторопливо и грациозно удалилась по коридору. Герцог ничего не ответил и остался стоять на месте, но Сефайна расслышала проклятие, которое он послал вслед ее мачехе.
Они оба провожали Изабель взглядом, пока та не исчезла из вида, и только тогда Сефайна, которая боялась дышать, наконец, посмотрела на того, чьей женой была теперь.
В сумраке коридора он показался ей таким же высоким и страшным, как в часовне. Однако он не был ни стар, ни безобразен. Но она ощутила, что он в ярости, и что ярость эта распространяется и на нее.
Сефайна испытала тот же ужас, как когда-то в детстве в сильную грозу. Отец нашел ее на полу под кроваткой, где она скорчилась, зажимая уши. Он подхватил ее на руки, и она, всхлипывая, прижалась лицом к его плечу.
«Там… великан… людоед и он… хочет… меня… съесть».
Граф засмеялся.
«Нет, мое солнышко, – сказал он. – Тебя никто не съест. Это просто тучи, как озорные мальчишки, дерутся на небе».
«Я., боюсь», – всхлипывала Сефайна.
«Я тебя спасу, – сказал ее отец, – но ты моя дочь и поэтому должна быть смелой, как твои предки, которые из века в век доказывали свою доблесть».
Он ей уже много раз рассказывал о битвах, в которых отличались графы Седжуики. Она видела ордена, которыми их награждали, и знамена, которые они добыли в бою.
Эти ветхие знамена все еще висели над камином в холле.
«Они не прятались от грохота пушек, – продолжал ее отец, – вот и тебе должно быть стыдно, если ты прячешься от грома, верно?»
После этого разговора Сефайна всегда старалась быть смелой.
Но если ее отца не оказывалось рядом и ее некому было обнять, она натягивала на голову одеяло и забивалась под подушку.
«Я должна быть смелой!» – велела она себе и теперь.
– Идите за мной, – коротко сказал герцог и пошел по коридору, но медленно, словно боясь догнать Изабель.
Когда они вышли в холл, ее там уже не было.
Герцог свернул в другой коридор, в конце которого открыл дверь своего кабинета. Сефайна догадалась об этом, когда вошла, потому что на первый взгляд комната напоминала кабинет ее отца в Уик-Парке. Однако, осмотревшись, она обнаружила очень большое отличие.
У нее дома, где комнаты отделывались и обставлялись по указаниям ее матери, все было совершенством, так, по крайней мере, казалось ей. Если штора выцветала, ее немедленно заменяли. Чехлы на подушках и обивка мебели обновлялись каждые три-четыре года.
Здесь все было иным.
Формой кожаный диван и кресла напоминали гарнитур в кабинете графа, но кожа выцвела и потрескалась. Ковер совсем истерся, на потолке и стенах виднелись разводы сырости.
Герцог подошел к камину и стал спиной к нему.
– Садитесь! – Это прозвучало как приказ, а не как приглашение, и Сефайна быстро села на ближайший стул – высокий с прямой спинкой – и посмотрела на герцога.
С изумлением она увидела, что он не только не страдает физическими недостатками, но и очень красив.
Его широкие плечи и узкие бедра сказали ей о том, что он спортсмен.
Он тоже смотрел на нее и думал, что она совсем не то, чего он ожидал. Почему-то ему казалось, что молоденькая девушка, которую ему навязала Изабель, будет точной копией девиц, только начавших выезжать в свет.
Сколько их он уже видел! Слащаво-хорошенькие, белокурые, голубоглазые, не способные от застенчивости связать двух слов или то и дело хихикающие. Но перед собой он видел совсем иную девушку, не похожую ни на одну из тех, кого он знал. Ее никак нельзя было назвать хорошенькой, но ее лицо показалось ему смутно знакомым, хотя он и не понимал, почему.
Черты ее лица были почти классическими. Волосы не светлые, а особого оттенка, напомнившего ему пастель Микеланджело. Огромные глаза, обрамленные темными ресницами. Цвет этих глаз был, видимо, серым, но от испуга они приобрели фиалковый оттенок.
