— Но… но он же живет… грабежами!
Вобертон сложил колечком тонкие губы.
— Разве нет? — настаивал Карстерс.
— Он хочет, чтоб мы поверили в это, сэр.
— Но разве это не правда? Ведь он остановил меня на дороге!
— И ограбил, сэр?
— Ограбил? Ну, подумайте, Вобертон, как он мог ограбить родного брата?
— Прошу прощенья, мистер Карстерс, вы правы. Его светлость никак не мог ограбить родного брата. Впрочем, хотел бы я видеть человека, способного на такое…
Какое-то время они молчали. Огонек подозрения, было померкший в глазах Карстерса, вспыхнул с новой силой. Щеки его побледнели и он дважды облизал губы… пальцы рук, лежавшие на спинке кресла, непроизвольно сжимались и разжимались. Глаза вопрошающе и лихорадочно всматривались в лицо адвоката.
— Джон сказал вам… сказал… — начал он и замолк.
— Его светлость ничего не говорил мне, сэр. Он был невероятно сдержан в выражениях. К тому же граф не мог поведать ничего такого, чего бы я не знал.
— Что вы имеете в виду, Вобертон? Что это вы все крутите? Что пытаетесь скрыть от меня? Говорите!
Вобертон, сцепив руки, поднялся.
— Просто я очень хорошо знаю вас, мастер Ричард.
— Ага! — Карстерс пригнул голову, словно принимая удар.
Снова наступила пауза. Огромным усилием воли Вобертон взял себя в руки и снова нацепил на лицо маску полного безразличия. Ричард, мучительно выкрикнувший это последнее слово, тоже, похоже, успокоился. Сел и на лице его отразилось явственное облегчение.
— Вы узнали правду… от Джона? Он собирается… разоблачить меня?
— Нет, сэр. Узнал, но не от него. И он никогда и ничего о вас не скажет.
Ричард поднял глаза. Теперь в них светилась неприкрытая боль.
— Вот как? — удивился он. — Тогда вы?..
— Я тоже не скажу, сэр. Дал слово его светлости. Все эти годы я молчал ради вашего отца, теперь буду молчать ради него, — он задыхался от волнения.
— Так вы… э-э… неравнодушны к Джону? — все тот же усталый, апатичный голос.
— Неравнодушен? Господи, мастер Дик! Да я люблю его!
— Я тоже… — еле слышно откликнулся Ричард.
Ему не ответили и он снова поднял глаза.
— Вы мне не верите?
— Когда-то верил, сэр. Теперь же… — он пожал плечами.
— И тем не менее, это правда, Вобертон. Я бы отдал все на свете, чтобы той ночи не случилось.
— Не слишком верится, сэр. Ведь только от вас зависит вернуть брату доброе имя. А вы молчите…
— Вобертон, я… О, неужели вы действительно думаете, что мне безразличен тот факт, что брат мой — пария?
При виде искренней муки в серых глазах милорда Вобертон немного смягчился.
— Мастер Ричард, я бы хотел думать о вас только хорошее. Мастер Джек не сказал мне ничего. Не могли бы вы… э-э… объяснить, как же так вышло, что вы позволили ему взять на себя вашу вину?
Ричард пожал плечами.
— Этому нет объяснения! И прощения мне тоже нет! Я заставил его!.. Джека, своего брата! Потому, что сходил с ума от любви к Лавинии… О, Боже мой, одна мысль об этом способна свести с ума! Я думал, что смогу забыть… И тут… тут я его встретил! И как только увидел, тут все оно и вернулось. Нет с того дня мне покоя, но и сознаться во всем я тоже не в силах. И никогда не скажу ничего. Никогда!
— Скажите мне, сэр, — умоляющим тоном произнес Вобертон, растроганный вопреки всем своим ожиданиям.
Ричард обхватил руками голову.
— Все это было каким-то сплошным кошмаром!.. Наверное, я просто сошел с ума… Сам не понимал, что творю. Я…
— Погодите, сэр, успокойтесь. Помните, мне ведь о том ничего не известно. Что заставило вас пометить карты?
— Долг Гандри. О том, чтобы попросить у отца, не могло быть и речи. Надо было срочно раздобыть денег. Я не мог допустить скандала… Я ведь уже говорил, что сходил с ума по Лавинии. Просто думать ни о чем другом не мог! И к Джону стал относиться хуже, потому что думал, что он в нее тоже влюблен. Мысль о том, что скандал отберет ее у меня, была просто невыносима. И тут нас приглашают к Дэру. Я проигрывал и знал, что не смогу рассчитаться. Господи! Джек играл с Милвордом до меня и выиграл. Помню, как все подшучивали над ним, говорили, что счастье вдруг от него отвернулось — ведь Милворд всегда проигрывал в карты. Потом мы с Милвордом стали играть той же колодой… Кажется, там был еще один стол… Дэр играл с Фитцджеральдом, кто-то играл с Джеком в фаро. Я еще слышал, как Джек сказал, что удача снова от него отвернулась, а потом все они засмеялись. А я все проигрывал…
Тут вдруг булавка выпала из галстука мне на колени… Никто вроде бы этого не заметил. Я подобрал ее и в голове промелькнула мысль, что ею можно пометить карты. Какой презренный поступок! Я отчетливо понимал это. Как раз в этот момент в руке у меня был туз треф. И я царапнул карту булавкой, в уголку. Все оказалось так просто… Постепенно я пометил все четыре туза и трех королей.
Никто не заметил, но я все равно ужасно нервничал и не осмелился метить дальше. Потом вколол булавку в галстук. И вскоре начал выигрывать, понемногу. Тут к нам подошел Трейси Бельмануар, посмотреть на игру. С этого момента все пошло наперекосяк. Это было начало беды…
Трейси стоял у меня за спиной и смотрел… Я чувствовал, как он навис надо мной, словно огромная черная моль… Не знаю, сколько он простоял так, мне показалось, что вечность. Я физически ощущал на себе его взгляд… Хотелось кричать, я видел, как дрожат у меня руки…
И тут вдруг он шевельнулся. Я как раз сыграл тузом червей. «Минуточку», — произнес он таким тихим зловещим голосом.
Милворд удивился. Я пытался убедить себя в том, что этот дьявол ничего не заметил… Отметина на карте была такая слабая, что я сам ее едва различал. И еще казалось невозможным, чтоб сторонний наблюдатель мог разглядеть ее. Он шагнул вперед. Помню еще, что он коснулся моего плеча. Помню, как сверкнули под лампой его бриллианты. Думается, мозг мой пребывал в неком странном оцепенении, я только и мог, что говорить: «Экстравагантно, Дьявол! Как экстравагантно!» и смотреть на его переливающиеся бриллианты. Потом я вспомнил: «Ведь он брат Лавинии, но мне он не нравится, нет, категорически не нравится!..» Словом, в голову лезли всякие глупости, а в горле у меня пересохло.
Он склонился над столом… протянул свою белую-пребелую руку, перевернул карту… поднес к глазам лорнет и долго смотрел на туза. Потом уронил лорнет и вытащил табакерку… На крышке было эмалевое изображение Афродиты. Я помню ее так отчетливо…
Потом я услышал, как Трейси просил Милворда осмотреть карту. Меня так и подмывало вскочить и удушить его… Едва сдержался, — Ричард сделал паузу, потом провел рукой по глазам и содрогнулся. — Милворд увидел царапину. И закричал: «Меченые карты!» Тут в один миг наш стол окружили. Все были так возбуждены. Джек положил мне руку на плечо, они с Дэром начали перебирать колоду. Но я смотрел только на Трейси Андоверского. Он выглядел так зловеще в этом черном своем одеянии. Глаза полузакрыты, лицо такое бледное… И он тоже не сводил с меня глаз, казалось, он читает мою душу. На секунду я поверил в то, что он знает! Мне хотелось вскочить и закричать, что все это неправда, он ошибается! Мне хотелось выколоть ему глаза! Одному Богу известно, что я мог бы натворить, но… Но тут он отвернулся и взглянул на Джека — у того на лице сияла так хорошо знакомая мне насмешливая улыбка. Так бы и убил его за эту улыбку!.. Мне показалось, что Джек прочитал эту мою мысль, потому что он бросил карты и уставился на Трейси.
