— Чтобы самому нести ответственность?
— Для меня это была бы привилегия.
Она посмотрела прямо ему в глаза:
— Ответственность лежит на мне. Это моя привилегия.
— Ты так говоришь, — заметил он с улыбкой, зажегшей огоньки в его синих глазах, — потому что тебе представился случай спасти мою никчемную шкуру?
— Назовем это компенсацией за причиненный ущерб.
Его улыбка угасла.
— За какой ущерб? — резко спросил он.
— За предательство.
— Ах вот оно что, — протянул Родерик. — За это я получил компенсацию давным-давно.
— А в тот последний вечер?
— Я проявил самонадеянность. Я напрасно не рассказал тебе обо всем заранее. Я слишком многого ждал от… формы общения, ограниченной по своей природе.
— Что ты имеешь в виду?
— Я думал, что умею читать твои мысли. А на самом деле это были всего лишь мои собственные эгоистические пожелания.
— Нет!
Мара резко села в постели и тут же снова упала на подушки, вскрикнув от боли. Ее дыхание стало прерывистым и хриплым.
Родерик с проклятием бросился к ней. Поддерживая ее сзади, он отбросил подушки и уложил ее на постели прямо на спину, потом развел в стороны полы блузы и расстегнул пуговички ночной рубашки. Он действовал без колебаний, ничуть не заботясь о приличиях. Мара знала, что он много раз проделывал это раньше, но тогда она была в забытьи, а теперь в сознании.
Боль, ничего общего не имевшая с раной в боку, поселилась у нее в груди, пока его руки касались ее, отыскивая новое кровотечение, какой-то признак того, что рана открылась. Но вот напряжение ушло из его черт, морщинки вокруг глаз разгладились, и ей пришлось проглотить ком, застрявший в горле. Легче было сердиться на него, чем позволить себе растрогаться, растаять от одной лишь его близости, от того, как участливо он склоняется над ней. На мгновение его пальцы коснулись ее груди, пока он проверял бинты. Она шлепнула его по руке.
— Со мной все в полном порядке!
— Верно, — согласился Родерик с легкой улыбкой. — Я и сам это вижу.
Он хотел снова застегнуть на ней ночную рубашку, но Мара опять оттолкнула его руку:
— Я сама.
— Я не могу позволить тебе переутомляться. — С этими словами он принялся застегивать пуговицы.
— Мне это не грозит, пока ты вокруг меня суетишься.
На этот раз Мара схватила его запястья. Увы, лишив Родерика доступа к пуговицам, она и сама его лишилась, но слишком поздно поняла, что ситуация зашла в тупик.
— Я в твоей власти, готов исполнить любое повеление. Чем же ты недовольна?
— О, я просто счастлива! Одно плохо: ты готов прибежать по первому зову, но не уходишь, когда в тебе нет больше надобности.
Пульс у него на запястьях под ее пальцами бился часто и неровно. Это открытие взволновало Мару.
— Я начинаю понимать. Стыдливый, хрупкий цветок, твое целомудрие оскорблено, — проговорил он с ласковой насмешкой и сочувствием, в то же время бросив полный лукавого восхищения взгляд на ее обнаженную грудь. — Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить?
Он мог бы с легкостью освободиться из ее захвата, состязание в силе между ними было бы просто смешным, и они оба это знали. Как знали и то, что, лежа на спине с обнаженной грудью, разметавшимися по простыне черными волосами, горящими от негодования щеками, охваченная чувственным волнением и запоздалым смущением, она представляет собой пиршество для глаз, и ему этого довольно. Он упивался зрелищем, и в то же время в его взгляде сквозила такая нежность, что у нее перехватило дух.
Ее уязвимость неудержимо влекла его. Он склонился над ней, готовый коснуться ее зовущих губ.
И тут за дверью раздался резкий, нетерпеливый стук. Не дожидаясь ответа, кто-то рывком распахнул дверь. В спальню вошел мужчина среднего роста, представительной наружности, лет пятидесяти с небольшим. У него были небольшие аккуратные усы и бородка, посеребренные сединой, волосы на макушке начали слегка редеть. Оливково-смуглая кожа еще больше потемнела под южным солнцем. Глубокие морщинки вокруг темно-карих глаз выдавали природное добродушие и готовность посмеяться, но сейчас, при виде открывшейся ему картины, в его глазах вспыхнул безудержный гнев.
— Что все это значит? — потребовал он.
— Я мог бы задать тот же вопрос… — начал Родерик.
— Папа! — вскричала Мара.
— …но только, — плавно закончил Родерик, — это кажется совершенно излишним.
Когда напуганная до полусмерти Мара выпустила его руки, он выпрямился и с невозмутимой грацией повернулся к незнакомцу, загородив ее собой. У него за спиной она дрожащими пальцами торопливо застегнула пуговицы рубашки, расправила и стянула на груди полы блузы.
— Вы, мой господин, конечно, не кто иной, как мсье Андре Делакруа, — продолжал Родерик, отвесив образцово вежливый поклон. — Полагаю, вас должным образом приняли в Доме Рутении, но хочу от своего имени сказать вам: «Добро пожаловать».
За спиной у отца Мары в дверях появилась Анжелина. К веселью в ее сочувственной улыбке примешивалась тревога.
— Вам тоже нет нужды представляться, — самым оскорбительным тоном бросил в ответ Андре. — Я где угодно узнал бы отпрыска Рольфа. Вы даже внешне — вылитый его портрет, не говоря уж о том, что он передал вам свою бесконечную наглость!
— Благодарю вас, мсье.
— Это был не комплимент! Может быть, вы все-таки соизволите объяснить мне, что вы тут делаете с моей дочерью?
— Нет.
Этот простой, односложный ответ возмутил Андре больше, чем любая цветистая речь.
— Не соизволите? Я получаю от дочери страшное письмо с описанием событий, которые я могу назвать разве что невероятными. Проделав многонедельный путь, чтобы восстановить для себя полную картину произошедшего, я узнаю, что мою дочь подстрелили, а войдя в ее комнату, вижу, как вы силой навязываете ей свое внимание, пока она в постели! Как ее отец, я требую полного отчета о ее пребывании под вашей крышей!
— Вам не понадобился бы этот отчет, если бы вы, как и подобало отцу, сопровождали ее в Париже.
Андре смерил его испепеляющим взглядом.
— Уж не хотите ли вы прочесть мне проповедь об отцовском долге, сударь?
— Кто-то же должен это сделать, — невозмутимо ответил Родерик, ничуть не испугавшись гнева Андре.
Анжелина вышла вперед и встала между сыном и своим бывшим женихом.
— Прошу вас, мне кажется, не стоит…
— Я хочу остаться наедине с дочерью, — сказал Андре.
— Это невозможно.
— Послушайте, молодой человек, может, вы и принц, но командуйте теми, кто готов повиноваться. Надо мной и над моей дочерью вы не имеете власти.
Мара заметила, как желваки выступили на скулах принца. Его руки сами собой стиснулись в кулаки. Она попыталась сесть и умоляюще произнесла:
