Мара поерзала на подушках и поморщилась. Родерик выпрямился, отложил мандолину.
— Хочешь лечь? Может, передвинуть подушки?
— Нет-нет, все в порядке, — ответила она, вытянув руку, словно стараясь его удержать.
Пистолетная пуля сломала ей ребро и застряла в нем. Рана могла бы оказаться много серьезнее, если бы пуля не отклонилась, ударившись об одну из пластин корсета. Самый большой вред ей нанесли попытки врача извлечь пулю. Отныне ей всю жизнь предстояло ходить со шрамом.
Родерик внимательно посмотрел ей в лицо и, видимо, удовлетворившись осмотром, снова откинулся на спинку кровати и взял мандолину.
Мара бросила на него взгляд из-под ресниц. Он всегда был рядом, всегда готов прийти на помощь, предложить воды, передвинуть подушку, растереть спину, сыграть какую-нибудь успокоительную мелодию. Он угадывал ее желания чуть ли не прежде, чем она сама их осознавала. Ничто его не смущало, не вызывало затруднений. О чем бы она ни попросила, он любую просьбу выполнял немедленно, понимал с почти пугающей проницательностью, что именно ей требуется, поэтому ей не приходилось тратить силы на объяснения. Так велика была его чуткость, что она доверяла ему уход за собой, предпочитая его присутствие обществу других, даже бабушки Элен.
Все это ее сильно тревожило. Мара прекрасно помнила и высоко ценила его слова, произнесенные, когда она была еще очень больна, но не собиралась всерьез на них полагаться. Родерик был наделен огромным чувством ответственности, вынуждавшим его, как она опасалась, винить себя в случившемся. Кроме того, он обладал поразительной способностью читать в сердцах мужчин и женщин. Возможно, именно эти качества заставили его произнести слова, которые не соответствовали действительности, но были, как он считал, крайне необходимы ей. Она не подозревала и не обвиняла его во лжи, просто принятый им для себя кодекс чести заставлял его всегда ставить на первое место благополучие близких. Этот кодекс был достаточно гибок, чтобы позволить ему говорить полуправду во благо ближнему. И в то же время этот кодекс, принятый им добровольно, был строг. Как только слово дано, его уже нельзя взять назад. Это пугало Мару больше всего.
«Если моя любовь может тебя удержать…» Разумеется, его любовь могла бы ее удержать, только он никогда об этом не узнает.
Мара закрыла глаза и задумалась. Через несколько минут музыка смолкла. Она почувствовала, как распрямились пружины кровати, когда Родерик поднялся на ноги, услыхала, как он отдал тихий приказ. Гвардейцы прервали свои занятия и потихоньку вышли. Она хотела их остановить, но поняла, что визит действительно утомил ее.
Однако, когда принц подошел к кровати, остановился, глядя на нее, а потом повернулся, чтобы уйти, она окликнула его:
— Родерик?
— Отдыхай, — сказал он. — Я вернусь позже.
— Что случилось с де Ланде?
Ответа не последовало. Мара открыла глаза.
— Я его убила, да?
— Он был предателем своего короля и убийцей. Его сгубила жажда власти.
— Но убила его я.
— Некоторые люди сами напрашиваются на смерть. Они искушают судьбу и своих ближних, пока кто-нибудь не сжалится над ними и не положит конец их жалкому существованию.
— Он даже не был дворянином, но многого сумел добиться — поста в министерстве, влияния, власти… И он мог рассчитывать на большее. Зачем же он всем этим рискнул ради возведения на трон наследника Бурбонов?
— Дворянское звание можно даровать ударом шпаги по плечу и росписью пера. Для некоторых это непреодолимое искушение.
Отойдя от постели, Родерик закрыл коробку шоколада, стоявшую на столике, поправил вазу с цветами.
— Кто же пообещал ему дворянство?
— Те же люди, которые заплатили ему, чтобы нанять убийцу, а потом убрать его вне зависимости от того, выполнит он свою задачу или нет. Те же люди, которые намекнули ему, что я уже не раз свергал правителей с трона, поэтому из меня выйдет отличный козел отпущения. Эти люди могли пообещать ему титул и богатство в обмен на некоторые услуги.
— Легитимистский кружок, поддерживающий графа Шам-борского?
— Мы можем лишь гадать, но наверняка никогда не узнаем. В любом случае, это не имеет значения. Революция закончилась.
— Юный граф Парижский стал королем?
— К сожалению, нет, а может быть, и к счастью — все зависит от политических взглядов. Герцогиня Орлеанская отправилась вместе с сыном во дворец Бурбонов на встречу с Ассамблеей, чтобы потребовать корону для юного графа. Ассамблея уже была готова отдать корону, но тут ворвалась толпа оборванцев, возможно, нанятая легитимистами либо подстрекаемая социалистами. Чтобы спасти ситуацию, Ла-мартин объявил о создании временного правительства под эгидой реформистов, в состав которого должны войти также несколько социалистов из «Отель-де-Виля». Во Франции установилась Вторая республика во главе с Ламартином.
— Долго она продержится?
— У меня есть сомнения на сей счет. Управление страной требует трезвой головы и зоркого глаза, не оставляя места идеализму. В этой борьбе почти не принимали участия бонапартисты. Они ждут своей очереди за кулисами — ждут, когда Ламартин споткнется или пропустит реплику. Как только это случится, они выступят.
— И Луи Наполеон станет королем.
— Или императором, как его дядя.
— Думаешь, он посмеет? — нахмурилась Мара.
— Люди тихие зачастую оказываются самыми отчаянными честолюбцами.
— Как де Ланде.
Родерик повернулся к ней лицом:
— Нет, не как де Ланде. Честолюбие Луи Наполеона устремлено на созидание, на возвращение гордости и славы Франции, а не на разрушение существующего порядка в расчете на личную выгоду. Я понимаю и уважаю твои чувства, Мара. Умение сопереживать делает нас людьми. Поток жизни несет нас всех, и отнять жизнь даже у бешеного пса — значит уменьшить силу всего потока. Тем не менее бешеных псов приходится убивать. Я сожалею лишь о том, что сам этого не сделал, когда была возможность.
— Чтобы самому нести ответственность?
— Для меня это была бы привилегия.
Она посмотрела прямо ему в глаза:
— Ответственность лежит на мне. Это моя привилегия.
— Ты так говоришь, — заметил он с улыбкой, зажегшей огоньки в его синих глазах, — потому что тебе представился случай спасти мою никчемную шкуру?
— Назовем это компенсацией за причиненный ущерб.
Его улыбка угасла.
— За какой ущерб? — резко спросил он.
— За предательство.
— Ах вот оно что, — протянул Родерик. — За это я получил компенсацию давным-давно.
— А в тот последний вечер?
— Я проявил самонадеянность. Я напрасно не рассказал тебе обо всем заранее. Я слишком многого ждал от… формы общения, ограниченной по своей природе.
