В этот момент в наш разговор вмешалась старшая прачка.
– Ты опять за свое, гадкая девчонка! – заворчала она. – Неймется тебе! Все причитаешь, как убивался и плакал наш маленький принц, да сохранит его Аллах на долгие годы. Стыдись, глупая! Подумаешь, большое дело! Каждого когда-то – рано или поздно – отлучают от груди, и ничего такого в этом нет! Любая нормальная женщина в таком случае устраивает в доме праздник, чтобы отметить это событие, как положено по обычаю, а ты ревешь!
– Но это же совсем другое дело! – взорвалась девушка. – Клянусь Аллахом, и пусть он поразит меня на месте, если я вру, но наш маленький принц скорее умрет с голоду, чем возьмет грудь другой женщины!
Старшая прачка была женщиной весьма устрашающей внешности: высоченная, хоть сейчас в любой янычарский полк, да и телосложение под стать росту, а ручищам ее позавидовал бы любой мясник. Если в ее сердце и была некогда капля нежности, одуряющий жар и духота прачечной давно уже вытопили ее без остатка. Однако жестокости в ней не было и в помине… Или же слезы бедной служанки все-таки тронули ее зачерствевшую душу, потому что она вдруг неожиданно мягко добавила:
– Нам этого не понять, милочка, – и покачала головой.
– А я могу понять! – запальчиво возразила служанка. – Меня отняли у матери, когда я была совсем еще маленькой, но я все помню!
– Ходят сплетни, что с тех пор, как вернулся Мурад, Сафия уже больше не пользуется своими свечами из сока алое, смешанного с рутой. Нисколько не сомневаюсь, эта кривляка поняла, что ее положение во многом зависит от того, жив ее сын или нет. Случись что с ним – и ей конец. Могу поспорить, очень скоро она снова родит. Да будет на все воля Аллаха!
– Ну родит, и что с того? – буркнула чернокожая служанка, со злостью помешивая в чане кипевшее белье. – Можно подумать, если родится другой, так она его будет любить!
– Это не твоего ума дело, девочка, ведь речь идет о королевской любви, – грозно зашикала на нее старшая прачка. Ты… – она ткнула пальцем в ее темную кожу, – или я… – столь же выразительным жестом она указала на свое побитое оспинами лицо, – не нам судить об этом! Уж мы-то никогда ее не узнаем, так-то!
– А по мне, так дело тут не в том, знаешь ты о чем-то или нет! – заупрямилась служанка. – Ведь ребенок – это плод твоей любви! И вот, что я вам скажу: если ты не любишь его, то оскорбляешь саму любовь!
– Успокойся, девочка. Выкинь это из головы. Он ведь еще совсем маленький. Пройдет время, и он забудет об этом. Дети редко что помнят из того, что случается с ними, пока они такие крохотные. А если и помнят, так только лет с трех-четырех, не раньше.
– Да, возможно. Или просто стараются забыть поскорее, если это что-то страшное или грустное, верно? Но шрам у него на лице?… Он теперь останется навсегда, не так ли? И попомните мои слова: всякий раз, когда Мухаммед коснется его, случайно или намеренно, что-то темное и холодное будет тотчас всплывать в его душе, как призрак, явившийся из прошлого, чтобы напомнить ему о себе. И так до конца его дней.
Старшая прачка только удрученно покачала головой. Вне всякого сомнения, ей было жаль несчастную девушку, да и в сердце у нее, скорее всего, сохранилась еще капелька доброты… Но на плечах у нее лежала огромная ответственность – обстирывать всякий день пять сотен человек, живших во дворце, это, знаете ли, не шутка!
– Пошли! – строго велела она. – Видишь корзину с бельем? Ступай и развесь его, слышишь? А потом тебя ждут еще три таких же, как эта. И поторопись, потому что, думается мне, солнце недолго будет нас баловать. Только взгляни на небо… Видишь? Давай, девочка, пошевеливайся!
Словно не слыша ее, девушка молча отвернулась и принялась вытаскивать из кипевшего чана белье. Не знаю, намеренно ли это вышло или нет, но она вытащила из чана крохотную пару детских штанишек – в них я часто видел маленького принца Мурада. Это было последней каплей. Девушка закрыла глаза руками и горько зарыдала. У меня не было сил наблюдать эту сцену. Чувствуя, что сердце у меня разрывается, я ушел, а чернокожая прачка все плакала, и слезы ее капали в огромный чан с кипевшим бельем.
Во время нашего следующего визита во дворец Сафия незаметно отвела мою госпожу в сторону, сказав, что хотела бы перекинуться с ней словечком наедине.
Признаюсь честно, вначале я даже подумал (а моя госпожа так вообще была уверена в этом!), что причиной столь исключительного внимания было желание Сафии поделиться с Эсмилькан какими-то советами насчет ее уже почти четырехмесячной беременности, поскольку все мысли моей госпожи были только об этом, и ни о чем другом. Но хотя Эсмилькан очень польстило, что любимица гарема удостоила ее подобной чести, как выяснилось, оба мы ошибались. Все-таки эти две женщины были совсем разными.
– Эсмилькан, бой походных барабанов вслед за янычарами позвал в поход и всю армию.
– Да, – кивнула моя госпожа, задумчиво поглаживая свой уже слегка выступающий живот. – Вся кавалерия тоже ушла с ними, даже те полки, что стояли в провинции.
– Думаю, ты скучаешь по своему супругу, – с напускным сочувствием продолжала Сафия, на что Эсмилькан лишь весьма апатично кивнула в ответ. По давней привычке покусывая пухлую нижнюю губу, она ломала себе голову над тем, чем вызвана эта неожиданная вспышка дружелюбия. За последние годы женщины немного разошлись, и сейчас моя госпожа пребывала в растерянности. Что это – свидетельство того, что Сафия жаждет вернуть прежнюю дружбу? И если так, то не следует ли ей – в знак еще большего доверия – откровенно поведать старой подруге, кто на самом деле отец ее еще неродившегося ребенка?
– Нынче они отправились на север, – продолжала Сафия.
– Неужели? – с рассеянным видом откликнулась Эсмилькан, которой не было абсолютно никакого дела до того, куда отправилось войско. Единственное, что ее интересовало – то, что путь его лежал через Константинополь. Армия простояла в столице достаточно долго, чтобы ей успели доставить подарок – одну-единственную едва распустившуюся розу, после чего она проследовала дальше.
– Лично я нахожу это несколько странным.
– Земли что к югу, что к северу по праву принадлежат Аллаху и его правоверным, – пожала плечами Эсмилькан. Видимо, это не казалось ей странным.
– Но ты должна знать, что еще в начале этого года твой отец подписал мирный договор с австрийским императором Максимилианом. Тогда что им делать на севере, коли там только Австрия да еще безлюдные равнины Венгрии, где когда-то сражались обе наши империи? Или султан намеревается разорвать мирный договор? Извини, но мне как-то с трудом в это верится. Тем более что подписание его и так стало свидетельством преступной слабости нынешнего султана. Сулейман никогда бы этого не допустил! Но, поскольку наш султан не Сулейман, я просто не могу поверить, что у него хватит решимости нарушить его.
