Девушка таращится на нее.
— Что? О чем ты?
— Знаешь, я мало смыслю в таких вещах, но, по-моему, если мужчина дает обет никогда никого не любить и не жениться на другой женщине, то, наверное, он точно знает, с кем именно хочет прожить жизнь. А разве ты этого не хочешь?
— Господь всемогущий, что ты говоришь? Ты сошла с ума.
— Ну, если я сумасшедшая, то ты должна поправиться и вылечить меня.
И она дает ей новый кусок вымоченного в вине хлеба.
Зуана едва успевает добраться до своей кельи, как ударяет колокол к заутрене.
Они с Серафиной занимают в часовне каждая свое место, не обменявшись ни взглядом, ни знаком. Но, даже не поднимая глаз от пола, Зуана чувствует, как на нее смотрит аббатиса. Смотрит на них обеих. Знает ли она уже о ее визите к послушнице? Ну, если и не знает, так скоро узнает, ибо ночная сестра предана ей и вовсе не глупа и не глуха, как хотелось бы думать некоторым.
Вернувшись в келью, Зуана некоторое время стоит в темноте на коленях, потом ложится на свой тюфяк. Молитвами от всего не поможешь. Теперь ей нужно совсем другое вмешательство.
— Дорогой отец, наша община больна, — шепчет она. — У нее злокачественная опухоль. Нам нужно освободить одну молодую женщину, но так, чтобы монастырь уцелел, а не рухнул с ее уходом. Какое тут можно применить средство?
В последовавшем за этим молчании — она уже не ждет, что он ответит, а там, где раньше было его присутствие, стоит тишина — у нее постепенно начинает складываться план. Сложная природа болезни требует сочетания разных средств: множество «простых» ингредиентов предстоит соединить друг с другом не только в нужной пропорции, но и в нужное время. Несмотря на усталость, она чувствует, как внутри ее нарастает энергия, почти возбуждение. Закрыв наконец глаза, Зуана погружается в глубокий и спокойный сон.
Утром она принимается за первый ингредиент. Он прост и в то же время сложен: надо сделать так, чтобы молодой человек из дома аптекаря у западных ворот остался в городе. Даже если бы девушке достало сил и ума написать ему сейчас, ни один монастырский цензор не принял бы письма от послушницы без одобрения аббатисы. А вот Зуана, как монахиня хора, проведшая в монастыре много лет, может писать, кому захочет и когда захочет, при условии, что ее корреспонденция не будет содержать в себе ничего неподобающего. Поэтому утром в час личной молитвы она берет лист бумаги и пишет письмо, заранее составленное в уме.
Дорогая сестра по делу исцеления больных!
Пишу Вам в продолжение нашего разговора о благосостоянии Вашего пациента, получившего серьезные ранения в лицо и шею. Изучив свои записи, я полагаю, что если лютик и тысячелистник помогут тканям срастись, то смесь меда с паутиной и яичным белком уменьшат шрамы. Однако важнее всего, чтобы пациент не покидал сейчас Вашего дома и оставался под Вашим присмотром. В особенности ему следует воздерживаться от дальних путешествий, так как до окончания лечения напряжение мышц торса может привести к новому открытию ран. Что касается сильных болей в грудной клетке, в непосредственной близости от сердца, то я надеюсь в скором времени отыскать от них средство и при первой возможности направить его к Вам.
Пребываю Ваша во славе Господа и чистоте общины Санта-Катерины.
Сестру Матильду она находит в маленькой комнатке за привратницкой.
Должность монастырского цензора непроста и требует от исполняющей ее монахини не только опыта и знания жизни (допущенные иметь дело с миром за воротами не должны быть моложе сорока лет), но и отличного зрения, а эти качества не всегда совмещаются в одной персоне. Не принадлежа к семейству мадонны Чиары непосредственно, Матильда до последнего времени служила ей верой и правдой; однако недавнее собрание показало, что ее лояльность имеет пределы.
К счастью, ее отношения с Зуаной держатся на здоровой основе. В молодости Матильда страдала от хронического зуда и жжения при мочеиспускании. Она не сразу нашла в себе силы сознаться в столь интимном недомогании (и не она одна — немало сестер сходят от этого с ума в разгар жаркого и влажного феррарского лета), но данная Зуаной доза вакциниевого сока принесла ей облегчение, и с тех пор она испытывает симпатию к сестре-травнице.
— Нечасто вы обращаетесь к внешнему миру, сестра Зуана.
— Да. Но у меня недавно была посетительница.
— О да, я знаю. Дочка кого-то из учеников вашего отца, так?
Зуана улыбается. Разве могла такая оказия пройти незамеченной?
— Теперь она жена аптекаря и приходила спросить совета насчет лечения мужа. Дело срочное, так что я должна послать ей ответ как можно скорее.
Заранее подготовленная к тому, что ей предстоит пропустить, сестра открывает письмо и начинает его читать, держа на вытянутой руке. Зуана уже заметила, как в часовне она щурит глаза, следя за текстом службы по требнику.
— Паутина с медом, значит? — Сестра Матильда, явно довольная тем, что справилась с мелким шрифтом, складывает письмо и ставит на нем свою печать. — Когда я была девочкой, моя нонна говорила, что шелковинка паука — нитка жизни. Она заставляла прислугу собирать паутину в подвале. У меня от нее всегда мурашки бежали.
— Значит, она была целительницей, ваша бабушка?
— Этого я не знаю. По мне, она была сущей ведьмой, — отвечает сестра Матильда. — Хотя сейчас я думаю, что она была права в своей строгости. Жить надо по строгим правилам, вы согласны?
— О, разумеется, — улыбается Зуана, вынимая из складок платья маленький пузырек и ставя его рядом с монахиней на стол. — Вы бескорыстно жертвуете своим зрением для общины. Несколько капель гамамелиса помогут сохранить его остроту на благо всем нам.
Сестра недолго колеблется — правила есть правила, в конце концов, — потом сжимает флакон в руке.
— Вы очень добры. Раз вы говорите, что письмо срочное, я пригляжу за тем, чтобы оно ушло сегодня в полдень.
Хотя первый день проходит хорошо, ночь, как и все последующие, оказывается не столь гладкой. После вечерней молитвы, когда вся община погружается в сон, Зуана снова направляется в келью девушки, неся еду, утаенную с собственной тарелки, и кое-какие припасы, которые удалось выторговать на кухне. Придется сидеть с ней, пока она не съест все до крошки. Еда. Такое естественное дело, если не превращать его в испытание. Однако долговременный отказ от пищи затрагивает не только тело, но и дух.
— Не могу больше. Я наелась.
