class="p1">— Не знаю, они еще не готовы. Я возвращаюсь в Тулузу завтра.
В неловком молчании они подождали, пока вскипит чайник. Она насыпала в кружки кофе.
— Дело в том, — сказала она, хмуро глядя на банку с кофе, — что я не чувствую себя вправе жить в твоем доме. Слоняться там, шарахаясь от телефона.
Он кивнул.
Глядя, как она идет к холодильнику за молоком, он подумал, что еще месяц назад он ошибочно полагал, что у него все просто замечательно. Хорошая работа, приемное семейство, красивая невеста. Нет счастья, но, с другой стороны, у кого оно есть? Ему казалось, что все делает правильно. И если бы у него спросили об Антонии Хант, он бы ответил: «Ах, да… Конечно, я помню ее! Но сейчас она для меня — ничто, вот уже долгие годы». А теперь он готов бросить все ради нее, даже не зная, что она к нему чувствует.
Он хотел сказать ей, что любит ее, что был дураком, не поняв этого раньше. Что он порвет с Нериссой сразу же по возвращении в Лондон. Так может, им попробовать начать все сначала?
Но времени было мало, и инстинкт адвоката предостерег его не портить отношений, подгоняя ее. «Прости, Патрик, но слишком поздно начинать все сначала. Слишком много воды утекло». От этой мысли у него все сжалось внутри.
Он положил руки на стол.
— У меня мало времени, — начал он, — но я должен тебе кое-что сказать. Я должен тебе что-то отдать…
Она поставила пакет с молоком и посмотрела на него.
— То, что я сказал на следствии… это — ложь. Знаешь, это из-за Моджи.
— Да, — сказала она мягко. — Но это ничего не значит. Теперь уже ничего. Ты не должен себя винить.
— Это многое значит. Потому что это большее…
Она ждала, лицо ее было озадаченным.
— Тебе неизвестно, — продолжал он, — что вечером накануне следствия, Моджи передала мне вот это.
Он достал рисунок из кармана и развернул его на столе.
Она взглянула на листок, потом — на него. Ее губы округлились от шока.
— Майлз отдал его ей, — пояснил он. — А она — мне.
Антония стояла, глядя на рисунок. Не двигаясь. Не прикасаясь к нему.
— Перед следствием, — прошептала она наконец. — Она отдала тебе его перед следствием…
Он кивнул, наблюдая за ее реакцией.
— Ты должна была получить его много лет назад… Извини.
Он хотел, чтобы она посмотрела на него, но она этого не делала.
— А почему сейчас? — спросила она.
— Я должен был все исправить.
Она не ответила.
Он встал.
— Позвони мне, — и ушел.
* * *
…Трепет на Хайгейтском кладбище был совсем скверным. Таким скверным, что Моджи сделала то, чего раньше никогда не делала: бросилась вниз, в подземную комнату.
Она обнаружила, что это подвал, покрытый мягкой, пропахшей злом землей, пружинящей под ногами. Подвал был заставлен сотнями винных бутылок с пустыми черными этикетками. В центре стола — кантарос, кроваво горящий в луче пыльного света.
Ее грудь наполнилась паникой.
Внезапно подвал исчез, и она оказалась на крутом склоне холма. Сияние скал такое яркое, что режет глаза. Она злится на Майлза, прогнавшего ее. Майлз заставил ее совершить кражу, из-за него она оцарапала живот о выступ окна, а он смеялся над ней и сказал, чтобы она отвалила. Свинья!
Все еще негодуя на брата, она идет к джипу. Джип стоит перед красивыми новыми алюминиевыми воротами месье Панабьера.
— Он получит по заслугам, — говорит она вслух, оттаскивая камень, удерживающий ворота открытыми. — Получит по заслугам, и ему придется идти пешком весь путь домой. А если он упадет и ударит колено, тем лучше!
Она ожидала, что ворота будут тяжелыми, но они легко встали на место, и она даже попыталась закрепить замок, такой же новый и блестящий, и он закрылся с довольным щелчком.
Получи, что заслужил!
И вот они спускаются с Патриком по склону и слышат ругань позади.
Обернувшись, они видят, как Майлз разворачивает джип. Внезапно задние колеса зависают над пустотой, край осыпается, и джип падает в ущелье. Он падает медленно, ужасно медленно, а вокруг него летают листы бумаги. Трепещут, как голубиные крылья.
Она кричит. Она продолжает кричать…
Моджи проснулась. Она лежала, поджав ноги к подбородку и закрыв уши ладонями, чтобы заглушить крики.
О Боже, Боже, Боже, это была я. Это сделала я. Это сделала я!
О Боже, Боже, Боже…
Я убила Майлза!
* * *
Было шесть, когда Нерисса вернулась в дом, который делила с Патриком, после затянувшегося ланча с любовником.
К ее облегчению, Патрик еще не приехал из аэропорта. Это хорошо. Она хотела обставить все так, словно провела весь уик-энд дома. Долгий, унылый уик-энд. И конечно, у нее в резерве была козырная карта.
Ланч был экспромтом. Едва Дебра положила трубку, она отменила ужин у Сьюки Хемингуэй и вместо этого позвонила Стивену Маккензи. Все было прекрасно разработано. Шампанское успокоило обоих — и ее, и беднягу Стивена.
Звонок Дебры был кратким до грубости, хотя, возможно, это объяснялось обстоятельствами. Знает ли Нерисса, что Антония останавливалась в доме Патрика? Знает ли она, что у нее есть соперница?
Нет, насчет дома она не знала. Дебра не права в главном — у Нериссы нет соперниц.
Она сидела в ресторане напротив Стивена, ковыряясь в еде в той особой манере, которая так нравилась ее любовнику, и разрабатывала лучший способ действий с Патриком.
Она заслужила этот брак. Она устала ходить на свадьбы подруг и выглядеть великолепно, удивляясь при этом, почему все происходит не с ней. Начиная с четырнадцати лет у нее всегда был бой-френд, даже когда она к этому не стремилась, — но, удивительно, никто не предлагал ей замужества.
Она заслужила этот брак. И это вполне справедливо, что ее муж будет красивым и успешным.
Прошлое Патрика также было огромным плюсом, это давало ей преимущество. То, что его мать была англичанкой и к тому же образованной англичанкой, ничего не значило. Нерисса знала, что в таких вещах в счет идет только отец. Патрик был «синим воротничком», поскольку «синим воротничком» был его отец.
Нерисса редко предавалась мечтам, но была у нее одна, которую она часто проигрывала, занимаясь шоппингом во время «прослушиваний». У них — медовый месяц, и они посещают родной город Патрика в Вайоминге. По деревянным мостовым бредут замотанные женщины с жидкими волосами и с детьми у бедра, идут и в страхе глядят на нее.
Так что, Дебра, у Нериссы соперниц нет. Она и раньше не воспринимала Антонию
