Ибрагим должен защитить Сулеймана от этой змеи. А кроме того, у него самого есть планы на своего друга-падишаха. Ему тоже нужен Сулейман для того, чтобы все эти планы стали реальностью. Выход только один – нужно любой ценой избавиться от Хюррем, отравить московитскую змею ее собственным ядом.
Падишах подошел к нему и медленно сказал: «Аллах свидетель, я не принуждал ее сделать это. Ни словечком не обмолвился. Несмотря ни на что, я, конечно же, очень рад тому, что Хюррем сменила веру только для того, чтобы порадовать меня, чтобы ее никто не называл неверной».
«Ну-ну, – подумал про себя Ибрагим, – конечно, только для этого».
– Хюррем Ханым осветила наше сердце светом, – продолжал Сулейман, – но главная проблема… Главная проблема совершенно в другом, Ибрагим.
«Ну вот мы наконец и о сложностях заговорили, – злорадно подумал Садразам про себя. – Сейчас мы узнаем, что замыслила эта змея».
– Я падишах, а ты мой визирь. Но нас с тобой связывает еще одна простая истина. Ты друг мне. А к тому же теперь еще и мой родственник.
– Для нас не может быть ничего главнее дружбы самого падишаха, – поспешил ответить Ибрагим.
– Я никому, кроме тебя, не говорил о главной сложности, которая стоит за решением Хюррем. Все, что я скажу тебе сейчас, останется между нами.
– Разве у повелителя есть сомнения по поводу того, что все, о чем мы с ним говорим, остается между нами?
Сулейман глубоко вздохнул:
– Конечно нет, иначе доверил бы я тебе свою печать, визирь. Если будет иначе, не сносить тебе головы.
Ибрагим похолодел. У Османов всегда так. Никогда не известно, что сделает падишах. Человек, который минуту назад был твоим другом, в следующее мгновение может стать твоим врагом. Поэтому не стоит терять бдительности. А падишах, увидев, как вытянулось лицо великого визиря, внезапно развеселился и хлопнул его по спине: «С тобой и пошутить нельзя! Если бы мы не считали тебя своим другом, разве доверили бы мы тебе свои тайны? Ситуация и вправду сложная».
Ибрагим, которому уже не терпелось все услышать, поклонился и сказал: «Я вас внимательно слушаю, о мой повелитель, и знайте, что никто в мире не узнает о ваших словах».
– Главная сложность заключается в том, что Хюррем, став мусульманкой… перестала пить вино.
Ибрагим растерялся.
– А разве женщинам пристало пить вино, повелитель?
– Да послушай же ты меня. Хюррем Ханым теперь больше не может делить со мной ложе. Понимаешь?
«Какой неожиданный ход, – сказал Ибрагим про себя. – Чего она добивается? Разве не она в свое время поставила на голову весь гарем, лишь бы попасть к падишаху? И почему теперь от всего готова отказаться?» Он хотел было спросить об этом, но не осмелился. Падишах сказал сам: «Мусульманке запрещено делить ложе с мужчиной без никаха».
Ибрагиму показалось, что он ослышался. Неужели возможность, которую он ждал так долго, представилась так неожиданно? Он едва сдержался, чтобы тут же не выпалить: «Прогоните немедленно московитку с глаз долой», но вслух воскликнул: «Кто открыл Хюррем Ханым эту истину?» Голос его слегка дрожал от волнения.
– Али Джемали-ходжа! У него она узнала про грех. Конечно, он ответил ей, что мусульманка не может ни с кем жить без никаха. Он сказал ей, что это прелюбодеяние.
«Вот тебе и государственный кризис», – усмехнулся про себя Ибрагим. Если османский падишах, великий султан Сулейман, продолжит жить с Хюррем, то он будет совершать прелюбодеяние. А это было совершенно невозможно, потому что по Стамбулу и по всей стране немедленно поползли бы сплетни. Все это создало бы огромные сложности, в особенности после того, как сам шейх-уль-ислам объявил ситуацию грехом. Оставалось бы единственное решение – шелковый шнурок для Хюррем. Но такое решение мог принять только султан Сулейман.
Едва скрывая радость, Ибрагим тихо сказал: «Ситуация очень сложная, повелитель».
– А теперь скажи мне, паша, что нужно делать в таком случае?
Ибрагиму очень хотелось ответить: «Позвать палача», но вместо этого он сказал: «А как повелитель хочет, чтобы я ответил на этот вопрос: как ваш великий визирь, или как ваш родственник?»
– Мне неважно, как ты ответишь, мне нужно найти выход.
Ибрагим долго смотрел на падишаха.
– Позвольте, я буду говорить тогда от лица обоих.
– Говори.
– Всем нам в детстве рассказывали прекрасные сказки о любви. Когда я попал к Османам, я тоже слышал такие сказки. Все мы в детстве вздыхали над этими сказками и думали – посетит ли нас когда-нибудь такая любовь? Повелителю было угодно милостиво выдать за нас свою сестру Хатидже Султан, и нас посетила такая любовь. Но мы знаем…
Он замолчал, внимательно глядя в пронзительные глаза падишаха, готовые потемнеть от гнева каждую минуту. Он сделал вид, что ему неловко продолжать, но на самом деле разум его совершал холодный расчет.
– Так и что же ты знаешь? – нетерпеливо спросил Сулейман.
– Мы знаем, что любовь нашего повелителя к Хюррем Ханым однажды будет у всех на устах. О ней будут складывать легенды. Если бы я говорил обо всем этом как ваш родственник, я бы сказал именно так.
Ибрагим перевел дыхание. Вот он, этот миг, наконец наступил. Теперь он был готов набросить удавку на шею Хюррем. «Однако, – медленно проговорил он, – сердцу не ведомы ни законы, ни предписания. И наш повелитель прекрасно знает, что такое государство. Государство требует бесстрашия и самоотверженности. Государство ревниво. Государство никогда не позволит любить кого-то, кроме себя».
Ибрагим всматривался в глаза Сулеймана. Соглашался ли падишах с ним или гнев медленно поднимал в нем голову – было неясно.
– Вы ведь всегда требуете от ваших рабов, чтобы они жили согласно закону, традициям, шариату.
– Требуем.
– Вы всегда запрещаете своим рабам жить не по исламу.
– Запрещаю.
– Мы знаем, как сильно повелитель любит Хюррем Ханым. Но мы свидетельствуем перед Аллахом, что любовь повелителя к государству, завещанному ему его предками, гораздо сильнее.
– Смелее, паша, говори, что собирался.
Теперь глаза падишаха горели огнем.
– Я хочу сказать, повелитель, что какой бы сильной не была ваша любовь, правитель не должен преступать собственные законы. Их нельзя преступать ради того, чтобы ваши рабы тоже всегда следовали шариату. Вот что мы сказали бы вам в качестве вашего Садразама.
Падишах стоял не двигаясь и смотрел на своего главного визиря. По его глазам нельзя было понять, о чем он сейчас думает. Ибрагиму это молчание показалось вечностью.
– Ты хочешь сказать, что повелитель не должен слушать голос сердца, а должен жить только ради блага государства?
Снова воцарилось молчание. Оно было таким осязаемым, что в какой-то момент Ибрагиму показалось, будто его можно потрогать.
