В старости Гирш Раббани сгорбился и казался меньше ростом; смуглое лицо совсем сморщенное стало, рот совсем щербатый; глаза сильно впали, но с тою же зоркостью пытливого ребенка он словно бы всегда смотрел вдаль.
Никогда прежде Андреас не видел, как живет Гирш Раббани; и сейчас тихо удивился, в какой бедности живет сапожник. Стены были шероховатые и серые какие-то, давно их не белили. Сапожник и его дочь ели оловянными ложками из простых оловянных тарелок бобовый суп без мяса. Голова у нее была раскрыта и видно было, что волосы заплетены в недлинную и тонкую косицу. Платье было из какой-то коричневой материи и, Андреас успел заметить, что не очень чистое. Но он и сам не понимал, почему для него все это все равно сейчас. Когда он разговаривал с бродягами и нищими, ему тоже не были неприятны их некрасивые лица и плохая одежда; но то, что сейчас, то было другое совсем…
Отец сдержанно велел дочери взять еще одну тарелку и налить Андреасу суп из котелка. Она, отворачивая от гостя лицо, подошла к полкам, прибитым к стене, и взяла тарелку. Андреас невольно последовал за ней взглядом и снова тихо удивился — так мало посуды было на этих полках. Сафия поставила перед ним тарелку с супом и положила оловянную ложку, истончившуюся от времени. Можно было подумать, что она недовольна, почти раздражена приходом Андреаса. Отец будто не замечал, что с ней происходит, и не смотрел на нее. Андреас понял, что отец не хочет смущать ее какими бы то ни было словами. Сейчас ее смутили бы любые слова. И еще Андреас понял, что она боится; она думает, что вот Андреас увидел ее сейчас такую и больше не придет… Как ее успокоить, Андреас не знал. Они поели молча и ему приятно было молчать; ведь обычно он говорил много, у него был страх собственного молчания; но за этой бедной трапезой молчать было хорошо. Андреас вдруг подумал, что, пожалуй, она немного успокоится, если узнает, что у него будет повод прийти сюда еще раз. Он обратился к сапожнику и спросил, не может ли тот ему сделать пару новых башмаков. И тотчас Андреас подумал о деньгах, у него не было денег и он не знал, что сапожник давно уже тачает ему башмаки без всякой платы. Но произнесенных слов уже нельзя было вернуть, и Андреас просто решил, что дело как-нибудь уладится. Он почувствовал, что деньги здесь не так уж важны. (И вправду, когда башмаки были готовы, Гирш Раббани просто сказал, что давно уже не берет с матери Андреаса деньги, и с него не будет брать. И Андреас, который с другим человеком заспорил бы, стал бы говорить, что непременно заплатит, с отцом Сафии вдруг легко согласился.) Сапожник сдержанно обрадовался заказу Андреаса и сказал, что заодно снимет и новую мерку. Затем он суховато и даже мрачно велел дочери вымыть посуду. Но Андреас понимал, что эта сухость и мрачность в голосе отца сейчас действуют на нее успокоительно. Сапожник предложил Андреасу идти в мастерскую и сказал, что скоро выйдет к нему. За дверью помещался узкий, вымощенный битым кирпичом, коридор, из которого можно было выйти во внутренний дворик; а по обеим сторонам коридора были еще две комнаты; в одной, побольше, жила Сафия, там был ее станок и все принадлежности для работы; в другой, темной и узкой комнатке, сапожник спал и писал свои хроники.
Когда Гирш Раббани пошел к себе, Андреас понял, что Сафия боится остаться с ним наедине и быстро, чтобы не смущать ее, вернулся в мастерскую. Андреас подумал, что сейчас она выйдет к нему, но она не вышла. Скоро пришел ее отец. Андреас сел на низкий табурет, разулся, и сапожник начал снимать мерку.
Сафия вышла из-за занавески и остановилась, прижавшись боком к стене и охватив длинными пальцами скрещенных рук свои, видно было под платьем, что худые, плечи. Андреасу вдруг показалось, что все это уже как-то странно было в его жизни. Он это забыл, а теперь вспомнил. Вспомнил даже подробности…
— Помните, когда мать в первый раз привела меня сюда, и вы дали мне кусочек сахара, такого твердого, вкусного… — он не договорил, вдруг почти ощутив тот давний забытый вкус во рту…
— Сейчас у меня нет, — сапожник усмехнулся щербатым ртом.
Андреас вспомнил ярко, как сидел маленький на табурете, как поднял обе вытянутые ножки и опустил. Тогда у него, как у всех здоровых детей, была сильная потребность двигаться, шевелиться… Вдруг и сейчас ему захотелось поднять обе вытянутые ноги, он едва удержался от этого движения… Андреас сидел, наклонив голову, и чувствовал, что она смотрит на него, а сам он смотрел на темные пальцы сапожника… Вдруг Андреасу захотелось перехватить ее взгляд, посмотреть в ее глаза. Это было очень сильное желание. Он знал, что если он сейчас поднимет голову, она быстро отвернется или опустит глаза. Но он вскинул голову резко и неожиданно и успел перехватить ее взгляд…
— Мои глаза!.. — невольно проговорил он.
Она быстро отвернула лицо. Сапожник ничего не сказал…
Сразу все вспомнилось Андреасу. Как эти глаза глядели на него неотрывно в щелку, в прореху… И он вскочил… и сапожник что-то говорил… что это заколдованная мышь такая… шутил с ним, как обычно с ребенком шутят… И прежде он видел эти глаза… тогда… в тарелке с водой… кажется… они выплывали, прояснялись на гладкой поверхности… Но это не мышь была сказочная, а всего только маленькая девочка за занавеской… Он тогда узнал свои глаза, потому что она смотрела тогда на него… неотрывно… И сейчас он узнал… Глаза у них были одинаковые… Надо было посмотреть ей прямо в глаза, и сразу было видно, что глаза у них были одинаковые… И вдруг он подумал о ней. Значит, и она тогда, давно, смотрелась в его глаза, как в отражение своих глаз… И теперь…
Сапожник молча ушел за занавеску. Она осталась, стояла по-прежнему, не меняя позы… Вдруг Андреасу стало легко заговорить с ней.
— Я узнал ваши глаза, — сказал он дружески. — А вы узнали мои?
— Да, — отвечала она робко и коротко, и снова опустила голову.
— Это удивительное сходство!.. Как будто отражение… Чудесно, правда?
— Правда, — отвечала она грустно и не подняла головы.
— А моя мама тогда… — он оставался на табурете разутый, в чулках, — моя мама тогда знала? Знала, наверное…
Она нерешительно подняла голову.
— Да, отец ей сказал, что это просто маленькая девочка за занавеской, его дочь смотрит на вас. Она разве не сказала вам после?
Теперь Сафия говорила с ним так мягко.
— Нет, не сказала. Наверное, забыла. Или просто догадалась, что мне лучше будет, если все останется таинственным…
Они помолчали.
— Никогда не видела такой красоты, — просто сказала Сафия. — Вы очень красивы.
Он улыбнулся милым лицом. Удивительно было, он будто и не знал о своей красоте.
