Жюльетт, заметив, как он страдает от воспоминаний, погладила Николая по руке, пытаясь этим выразить свое сочувствие.
– Я хорошо понимаю твое состояние, – горячо сказала она, – ведь ты потерял самых близких людей и родину.
Николай взял ее руку, благодарный за слова искреннего сочувствия.
– Ты живешь в Париже?
– Да, недавно. Работаю на ателье Фортуни.
– А, Фортуни… – в его интонации прозвучали те воспоминания, которые пробуждало в них обоих имя этого испанца. – Я часто проходил мимо отделения его фирмы на Пьер Каррон, но мне никогда не приходило в голову, что там можешь быть ты.
– Давно ты вернулся в Париж?
– Пять месяцев назад. Но увидел тебя, и мне показалось, что никогда не уезжал.
Жюльетт немного отстранилась от него, попытавшись этим, едва заметным жестом дать понять, что вернуть прошлое невозможно.
– Но мы оба так надолго покинули Париж.
– Расскажи мне о сыне, Жюльетт.
Она ждала этого вопроса. Прежде, чем ответить, прошла к двум стульям с позолоченными спинками, они сели.
– Мишель – сильный, здоровый, умный и чувствительный мальчуган. Иногда его нужно успокаивать, а порой он слишком шаловлив, и приходится удерживать его от безрассудных поступков. Он очень похож на тебя, такие же волнистые волосы. Вообще, многим напоминает тебя, – улыбка тронула уголки ее рта. – Он гораздо лучше бы учился в школе, если бы так не увлекался спортом.
Николай усмехнулся.
– Это был и мой недостаток в школьные годы.
– Когда мы встретились с тобой в Венеции, моя дочь была совсем крошечной, а теперь у меня еще и маленький сын. Все трое со мной в Париже.
– Ты позволишь мне повидать Мишеля? – в глазах Николая была мольба.
Жюльетт понимала, что услышит эту просьбу.
– Хорошо, но только при условии: он не узнает, кто ты для него в действительности. Я собиралась это рассказать, когда он вырастет и будет достаточно взрослым, чтобы понять.
– Все будет так, как ты пожелаешь. Я очень тревожился за тебя и за него, когда узнал, какая опасность угрожала Италии со стороны Австрии, пытался всеми путями получить хоть какие-нибудь известия о вас.
– Так случилось, – Жюльетт глубоко вздохнула, – что было бы гораздо лучше, если бы я совсем ничего о тебе не слышала.
– Но как до тебя дошли слухи о моей мнимой гибели?
Она объяснила и спросила, остались ли живы его друзья, понимая, как счастлива будет синьора Оттони, узнав, что племянник жив. Но Николай отрицательно покачал головой.
– Это правда. Они погибли. Я выжил только потому, что младший офицер подполз ко мне и через всю эту грязь дотащил до безопасного места. К тому времени мы уже не отступали, это было позорное и беспорядочное бегство. Этот человек пронес меня на себе до крестьянской хаты и оставил там на попечение старушки. Она и выходила меня. В течение нескольких недель я никого и ничего не узнавал, не знал, кто я и где я. Когда немцы начали наступать, старушка прятала меня. Я многим обязан этой женщине.
– Чувствую, что тоже в долгу перед ней, – потрясение, вызванное встречей, лишило ее сил. Жюльетт становилось все труднее говорить.
Николай наклонился к ней.
– Мы не можем больше беседовать здесь. Пойдем со мной.
– Не могу. Я должна вернуться к друзьям, с которыми пришла, – ее голос срывался, но за то короткое время, которое у них еще оставалось, она отчаянно пыталась узнать о нем как можно больше. – Что же случилось после того, как ты выздоровел?
– Окольными путями я добрался до Белой армии и сражался под императорским флагом до конца войны. Затем пришлось бежать. После трудного путешествия я добрался до Франции и приехал в Париж.
– Ты снова занимаешься скульптурой?
– Да. У меня был вклад в парижском банке, я купил новую мастерскую и обосновался там. Меня, как оказалось, не забыли, и уже стали поступать заказы. В конце года я устраиваю выставку своих работ.
– Я так рада за тебя, – несколько мгновений они улыбались друг другу, словно давняя близость вновь возвратилась, и прошедшие годы ничего не значили. Но Жюльетт не могла позволить, чтобы это ощущение увлекло ее слишком далеко.
– Я должна идти, Николай.
Она поднялась, он попытался преградить ей дорогу.
– Ты будешь для меня позировать? Я попытаюсь восстановить твой портрет, утраченный в России во время войны.
– Это будет неразумно с моей стороны, – ее решение было твердым.
– У тебя кто-то есть? – Николай пристально и испытующе взглянул ей в глаза.
– У меня никого нет в том смысле, который ты вкладываешь в эти слова. И больше никогда не будет. Но то, что было между нами, уже нельзя возвратить. Прошло больше одиннадцати лет с тех пор, как мы расстались в Париже.
– Но позже, когда мы встретились в Венеции, ведь все осталось по-прежнему!
– Ты неправ, все стало по-другому. Несмотря на то, что мы любили друг друга, наше счастье уже принадлежало прошлому. Мы не говорили об этом, но ведь и не было нужды говорить, мы оба это хорошо понимали.
– Никто из нас не мог предвидеть, что произойдет! Что мы оба будем свободны, когда встретимся вновь! Я не думал, что вернусь живым с этой войны!
– Но вернулся, и сейчас, здесь, мы уже совсем не те, какими были одиннадцать лет назад. Война изменила все вокруг, она изменила нас. Марко вернулся домой совершенно другим человеком. Я видела, как он отвергает Мишеля потому, что он не его сын. Не хочу подвергать подобному риску Сильвану и Риккардо. Я уже говорила, Мишель очень чувствителен, его расстроит, если мальчик ощутит отверженность брата и сестры.
– Ты полагаешь, я мог бы относиться к твоим младшим детям с таким грубым невниманием и неприязнью? – он не способен был поверить ее словам.
Жюльетт подняла руку, а затем опустила в жесте глубокого примирения с обстоятельствами.
– Я ведь не знаю тебя сегодняшнего, знаю только тебя в прошлом.
В это мгновение раздался резкий голос ее спутника:
– Жюльетт! Мы все уходим ужинать к Чиро. Ни Жюльетт, ни Николай не заметили, как он подошел и остановился на расстоянии нескольких метров от них, демонстративно не попытавшись представиться.
– Я иду! – поспешно ответила она. Николай схватил ее за руку, хотя она уже сделала пару шагов.
– Послушай! – бросил он резко. – Жюльетт, нам дан еще один шанс! Это редкий подарок судьбы. Не отбрасывай его. Я начну жизнь сначала с тремя детьми, я сделаю для них все, что сделал бы для Мишеля, не с такой щедростью и широтой, какую мне позволяли финансовые возможности до войны, но с не меньшей любовью и заботой. Каждый из этих детей – твой! Каждый из них – часть тебя. И как же мне не любить их за это? Ведь я же люблю тебя так же, как любил всегда. Твое имя я повторял непрерывно, лежа в бреду в крестьянской хате. Всегда носил с собой твою фотографию, ту, на Монмартре. Ты всегда будешь всем для меня, сутью моей жизни!
