— Да… спите… спите, сыновья варваров, пришедшие с Запада.
Он осторожно взял трубки из неспособных более их удерживать рук. Флорис улыбнулся последней картине, проплывавшей перед его взором: на облаке, парившем в эфирных высотах, сидела Батистина и протягивала к нему руки.
Несколько недель беглецы провели в гостях у мандарина. Им казалось, что время полностью остановилось. Как и предсказывал черный доктор, Грегуар быстро выздоравливал, толстел и, казалось, даже помолодел. Флорис и Адриан, пробудившись после наркотического сна, забыли о своей страшной ссоре. Маленькая Мышка, смущаясь, согласилась соединить свою судьбу с судьбой Федора. Ли Кан в изысканных выражениях намекал, что неплохо было бы им остаться в Китае насовсем, где все они «расцветут и станут могучими, подобно белому тигру». Жорж-Альбер был постоянно пьян. Ясмина грезила о Франции, куда она собиралась последовать за Адрианом. Флорис, не без горечи принявший тот факт, что принцесса предпочла Адриана, относился к ней теперь как к невесте брата. Его открытая и честная натура сумела подавить весьма неблагородные чувства, возникшие у него при первой встрече с Ясминой. Адриан был на вершине блаженства.
Почтенный Шонг и отец дю Бокаж уединились, и никто не знал, чем они заняты. Флорис решил проникнуть в эту тайну. В сопровождении Жоржа-Альбера, совершенно случайно оказавшегося в то утро трезвым, он вскарабкался на зеленую черепичную крышу дворца и пополз в сторону личных покоев мандарина. Достигнув цели, он в изумлении замер, прижавшись к фигуре крылатого дракона. Он не верил ни глазам своим, ни ушам.
— Да простит трижды почтенный Шонг безымянное ничтожество, которое он почтил своею дружбой, — кричал отец дю Бокаж, забирая с лакированной шахматной доски маленькую колесницу из нефрита. Ответом ему была долгая тишина, затем раздался насмешливый голос мандарина:
— Клянусь божественным провидением, я девятикратно склоняюсь перед величайшим игроком, который встречается единственный раз в тысячу лет, но да соблаговолит он позволить мне забрать его коня.
Под сенью фарфоровой беседки с бумажными стенами Шонг и иезуит сидели и ссорились над бесконечной партией в Ксианг-Жи[41], которую они, похоже, начали лет двенадцать назад.
Молодой человек и маленькая обезьянка с интересом наблюдали, как достойнейшие приятели забирали друг у друга пушки, генералов и колесницы, а потом отползли в отведенные им апартаменты. Скоро они нашли себе развлечение. Гостей не пригласили посетить южное крыло дворца. Флорис решил, что ему надо разузнать, что же там находится. Это оказалась женская половина. Вокруг бассейна с красными рыбками в компании с тремя любимыми наложницами своего господина и мужа достойно скучала мадам Шонг; как и всякая знатная китаянка, она не имела права покидать отведенных ей покоев. Прекрасной мадам Шонг было по крайней мере на тридцать весен меньше, чем ее супругу. Тонкими пальчиками с непомерно длинными ногтями она перебирала струны тсинга[42]. Мадам Шонг подняла пламенный взор и восхитительную тонкую руку в сторону молодого человека; казалось, она совершенно не удивилась, заметив его сидящим на крыше. Флорис и Жорж-Альбер не колебались. Желание хорошенькой женщины было для них законом. Они спрыгнули во внутренний дворик. Мадам Шонг тотчас же послала наложниц сторожить входы и выходы, что они быстро и проделали. Ну разве можно было быть невежливым с первой супругой столь любезного хозяина? Жорж-Альбер присоединился к щебечущим девицам. Мадам Шонг подняла свой маленький носик к Флорису. Она едва доставала ему до груди, и это при том, что голову ее украшала высокая сложная прическа, убранная живыми цветами и огромными золотыми булавками. Длинные серьги падали ей на плечи. Флорис улыбнулся: он никогда не видел таких крохотных женщин. Мадам Шонг с трудом могла передвигаться, столь туго были перебинтованы ее малюсенькие ножки. Впрочем, Флорису это совершенно не мешало, ибо он не собирался соревноваться с ней в беге. После весьма короткой беседы, темой которой была отнюдь не философия Конфуция, молодая женщина повлекла Флориса в освежающий полумрак своих комнат, где они к обоюдному удовольствию предались старому, как мир, греху. Партия в шахматы, столь захватившая ее мужа, продолжалась еще целую луну, к несказанной радости мадам Шонг. Но все, даже самое хорошее, имеет свой конец. Однажды утром мандарин покинул свои апартаменты; лицо его выражало лицемерную печаль. Громко, чтобы его слышали все, он кричал:
— Ах! ах! ах! Позор мне, совершившему столь гнусную низость и трижды выигравшему у своего добродетельного друга, кладезя высшего знания, величайшего игрока в Ксианг-Жи на всем варварском Западе.
Отец дю Бокаж, трусивший за своим другом Шонгом, подмигнул французам. Флорис и Адриан улыбнулись; неисправимый иезуит наверняка что-то замыслил и нарочно позволил обыграть себя.
— Времена изменились, — прошептал преподобный отец, проходя мимо. — Сейчас задерживают всех иностранцев, не имеющих специального пропуска. Мы отправимся в путь вместе с Шонгом, ибо он хочет продолжать игру. Это значит, что мы без хлопот доберемся до Пекина.
К своему великому сожалению, Флорис не смог попрощаться с хорошенькой мадам Шонг. Паланкины, каждый из которых несли шестеро рослых слуг, доставили путешественников в Пеи-Хо. Там почтенный Шонг посадил своих гостей в джонку, следующую вниз по течению. Флорис оглянулся по сторонам. Речные наносы длинными желтыми языками тянулись вдоль берегов.
Адриан обнял Ясмину за плечи; сердце его внезапно сжала безотчетная тревога.
К ним подошел отец дю Бокаж:
— Берегитесь, дети мои, тем, кто слаб, Китай источает сердце!
Ужасный запах императорской столицы ударил им в ноздри.
— Черт побери! В Пекине пахнет еще хуже, чем в Париже, — воскликнул Флорис, когда они миновали широкий мост Па Ли Као, славящийся многолюдьем и роскошными мраморными плитами, и столь же знаменитый в Поднебесной империи, как Новый мост в Европе. Ли Кан оскорбленно поджал губы. С недавних пор он стал совершенно непереносимым и обижался на любое слово, где содержался хотя бы намек на недостатки его обожаемой страны. Чтобы наглядно показать свое неодобрительное отношение к подобным высказываниям хозяина, он с блаженным видом глубоко вдохнул тошнотворные миазмы, исходящие от сточных канав и улиц, изборожденных колеями многочисленных повозок, куда пекинцы выливали помои. Кислый запах клубился вредоносными и едкими парами, вызывавшими у непривычного человека приступы удушья. Ясмина, побледнев, обмахнулась вуалью. Желая приободрить ее, Адриан улыбался и нежно сжимал ей руку. Всякий раз, когда он смотрел на девушку, сердце его учащенно билось. Его возлюбленная вновь принадлежала ему, и любовь его разгоралась еще сильнее. Адриан жил словно во сне. Пестрая толпа добродушно гудела вокруг паланкинов; спустившись вниз по реке на джонках, путешественникам пришлось снова воспользоваться традиционным для Китая средством передвижения. Никто не обращал внимания ни на молодых людей, ни на их спутников. Впрочем, они старались не высовываться из-за расшитых жемчугом занавесок портшезов и не привлекать к себе внимания любопытных; ради безопасности все они были одеты в китайские костюмы. Расхрабрившись, Флорис бесстрашно высунул голову и огляделся. Народ рекой тек под высокие своды ворот с надвратными сооружениями, более всего напоминавшими донжон. Ворота высились по ту сторону моста. Крыша их была покрыта зеленой черепицей, в ней зияли порты, из них выглядывали дула пушек. Приблизившись, Флорис разглядел, что жерла направленных на них грозных орудий были сделаны из дерева и служили всего лишь безобидными украшениями. От ворот в обе стороны тянулись прочные зубчатые стены, образуя единый величественный комплекс.
