Она отчаянно пожалела теперь, что не устояла — не тогда, на Двине, а сегодня, — перед его и собственной страстью, и отдалась ему со всей пылкостью своей любви, в то время как ему просто нужна была женщина, любая, как тем офицерам в гостинице Ковно, выстроившимся в очередь к служанке. Как многим другим мужчинам, стремящимся лишь удовлетворить свои потребности. Да, конечно, она ему нравится, нравится настолько, что он хочет вступить с ней в связь, но не настолько, чтобы не диктовать ей своих условий. И сразу пресечь ее надежды на что-то более серьезное.
«Будь я другой, — с ожесточением подумала Докки, — более светской, более раскованной, наверное, меня бы устроило такое положение вещей. Я была бы счастлива хоть какое-то время побыть с любимым… Нет, меня бы это устроило, если бы я его не любила и отнеслась к этой связи как должно относиться опытной, но равнодушной женщине, стремящейся получить удовольствие не от одного, так от другого мужчины. Но я не вынесу этого, любя его и зная, что в любой момент он может уйти от меня. Зная, что он не любит меня и что во мне зреет его ребенок, который ему не нужен так же, как не буду нужна и я сама через какое-то время…»
— Я никогда ранее не вступала в связи и не представляла, что они строятся на каких-то условиях, — тихо сказала она, когда он замолчал. — Мне казалось — и теперь я понимаю, как заблуждалась, — что мужчину и женщину связывает друг с другом чувство, а не расчетливое и удобное для обоих времяпрепровождение. Вероятно, вам трудно понять мои мотивы, но тем не менее я отказываюсь от столь любезного предложения вступить с вами в связь.
Он так сильно побледнел, что на его скуле отчетливо проступила ниточка старого шрама.
— Что вас не устраивает? — резко спросил он. — Что я обещал хранить вам верность? Или что призвал вас быть только моей, в то время как вам хотелось бы завести одновременно еще пару ухажеров?
Докки закусила губу, еле сдерживаясь, чтобы не закричать или не заплакать. Палевский же криво усмехнулся и взглянул на нее потемневшими глазами.
— Или вы предполагали, что прежде я на вас женюсь?
Она содрогнулась. Это оскорбительное заявление должно было уничтожить ее, но, как ни странно, придало ей сил.
— О, нет, — она встала, остро чувствуя, что на ней нет нижнего белья — и это разозлило ее еще больше. — Я прекрасно понимаю, что мне могут предложить руку только в двух случаях: в первом — видимо, самом невероятном, — если кто-то меня полюбит. Во втором, более реальном, — если кому-то понадобится мое состояние. Вы меня не любите, вам не нужны мои деньги, так что речи о браке и быть не может. Вдовы годятся лишь в качестве любовниц для кратковременной связи. В жены же вы выберете юную и невинную барышню, которая только и может быть достойна вашего имени и вашего кольца.
Она замолчала, но спустя мгновение тихо добавила:
— Прощайте!
Он постоял, пристально глядя на нее, затем небрежно поклонился и вышел вон.
Докки рухнула на диван, не в силах поверить, что своими же руками выставила его из дома.
«О, что же я наделала?! — вдруг ужаснулась она, уже бесконечно сожалея о своем поступке. — Зачем отвергла его из-за глупой, ложной гордости?! Лишила себя надежды видеть его, наслаждаться его объятиями… Почему не приняла его условия? Ведь все равно он скоро уедет в армию, а я… я уеду за границу… Так и так наша связь оборвалась бы, но я могла провести с ним хотя бы несколько дней…»
Докки заколотила кулаками по диванной подушке, и казалось, что сердце сейчас разорвется. «Чего я добивалась? — стонала она. — Неужели и впрямь надеялась, что он женится на мне, а не предложит эту унизительную связь? И почему она унизительная? Я ведь люблю его. А ради того, чтобы быть с любимым, можно переступить через никому не нужную гордость. И на что мне она — эта гордость — без него?!»
Нужно было собираться на обед к княгине Думской. Докки не хотела никуда идти, у нее не было ни сил, ни желания даже жить, не то что выходить из дома и отправляться на светский прием, где должен присутствовать Палевский, которого сейчас ей менее всего хотелось видеть. Но она не могла обидеть княгиню и должна была показать ему, что их ссора для нее ничего не значит.
С помощью Туси она облачилась в бальное платье (у Думской непременно бывали танцы) — бледно-лиловое, с низким вырезом, красиво облегающим грудь и подчеркивающим мягкую линию плеч. Цвет платья придавал лиловатый оттенок ее глазам, отчего они становились загадочными и глубокими. «Буду красивой и веселой», — думала Докки, разглядывая в зеркале свое бледное, изможденное лицо, на которое ей пришлось наложить немного румян, чтобы придать коже подобие свежести. Еще немного усилий: изящная прическа с локонами, заколотыми инкрустированными перламутром черепаховыми гребнями, и кружевной лентой под цвет наряда, аквамариновое колье на шее — и она стала выглядеть беззаботной светской дамой, отправляющейся за очередной порцией развлечений.
Внизу ее ждал Афанасьич. Встревоженно он посмотрел на нее, но Докки лишь покачала головой. Он понял, насупился и спросил:
— Подавать экипаж или еще рано?
Часы в холле показывали самое начало четвертого, на обеде ей следовало быть в четыре, а княгиня жила неподалеку — на Литейном проспекте.
— Рано еще, — Докки направилась было в библиотеку, но тут взгляд ее упал на ореховый столик, где на подносе лежало несколько записок. Она взяла их, и ее словно что-то ударило.
«Он все время спрашивал, почему я ему не писала, — неожиданно спохватилась она. — И упрекнул, что я не ответила… Не ответила… На что? На его чувства? Или…»
— Вызови мне Семена, — сказала она Афанасьичу и пошла в библиотеку, полная смутных подозрений, что Палевский не случайно говорил о письмах. Он не мог ожидать, что она первая напишет ему, и из его слов у нее теперь создавалось впечатление…
Дверь отворилась, и в библиотеке появился дворецкий. Почтительно поклонившись, он встал в ожидании приказаний.
— Семен, — Докки рукой пригласила его подойти поближе. — Семен, пока меня не было, ты все письма складывал на поднос?
— Как же барыня, все, — ответил он.
— Ничего не могло затеряться?
— Никак нет, — уверенно сказал Семен. — Как обычно: получал и клал на поднос. Невозможно было чему пропасть, ваша милость.
Докки задумалась.
— А ты помнишь, что за почта была?
— Записки разные, разноцветные, квадратиками сложенные, ну и продолговатые, — начал перечислять несколько обескураженный Семен. — Письма были — от поверенного вашего, от управляющего из Ненастного — еще когда вы в Вильне были, от книгопродавцев, из-за границы что-то было.
