Прибыло письмо и от Перри, но оно мало что проясняло.
«Дорогая моя сестрица!
Мне уже сообщено, что вы доехали благополучно. От души советую тебе, дорогая, наслаждаться отдыхом и ни о чем дурном не думать. Что же до меня, то я занят по всем фронтам и число дел моих день ото дня растет. Об одном из них ты можешь расспросить Дрессера, а также о том, кто именно написал фальшивое письмо, – я ему об этом подробно сообщил.
Будь доброй с Дрессером, сестренка. Ни он не причинит тебе никакого вреда, ни ты ему. Верь в это.
Твой измученный, но любящий брат Перри»
Неужели он разыскал того, кто смастерил подделку? Наверное, это была все же добрая весть, но также и первый шаг по опасной дороге. Да, она всем сердцем желала, чтобы убийца Дикона был повешен за свое преступление, но это неминуемо покроет новым позором ее и без того небезупречное имя. И страдания ее удесятерятся. Пять лет назад граф Феррерз был осужден и повешен за убийство своего дворецкого. Человек, носивший титул пэра, был публично казнен. И об этом никогда никто не забудет, как не забудут и казнь графа Селлерби за убийство графа Мейберри, совершенное из-за страсти к его супруге.
И люди вновь заговорят о том, что эта супруга была порочна. А многие уверуют даже в то, что они с Селлерби были любовниками.
В окошко светило яркое солнце, была благодатная середина лета, но сможет ли она когда-нибудь стать столь же беззаботной, как прежде?..
Вошла Джейн и, увидев поднос с почти не тронутым завтраком, нахмурилась:
– Вам непременно надо поесть, миледи. Если вы уморите себя голодом, добра из этого не выйдет.
– Я вовсе не морю себя голодом, – запротестовала Джорджия, однако поняла, что едва откусила хлеба и сделала единственный глоток горячего шоколада.
Она допила шоколад и налила себе еще, затем откусила еще хлеба. Да, если она хлопнется в голодный обморок, это будет чересчур театрально, а душечка Торримонд терпеть не может театральных эффектов.
– Вот еще письмо, миледи. – Джейн протянула ей листок. – Это от лорда Дрессера.
По лицу Джейн видно было, что она опасается, как бы госпожа не отказалась его читать. Но Джорджии не хотелось впадать в крайности. Она внимательно рассматривала печать, которую прежде ни разу не видела, ведь Дрессер еще никогда не писал ей. Фамильный герб: щит, который поддерживают два каких-то зверя, а сверху изображен воинский шлем. Ничем не примечательный герб, подобных ему великое множество.
И все же она сломала печать осторожно лишь потому, что герб принадлежал Дрессеру.
Она развернула листок.
«Моя дорогая леди Мейберри…»
Как официально, подумать только!
«Хозяева любезно пригласили меня пожить немного в Брукхейвене, и я рад возможности отдохнуть от городской суеты хотя бы в течение нескольких дней. Но я частенько буду отлучаться из дома, поскольку лорд Торримонд предложил составить ему компанию в поездках по угодьям, чтобы я извлек из этого пользу для себя».
За этими простыми словами стояло обещание не беспокоить ее своим присутствием. Дрессер держал слово.
«Все же я прошу позволения переговорить с Вами о нашем недавнем деле, как только это будет Вам удобно. Разумеется, при нашей беседе может присутствовать Ваша горничная, если Вы вполне доверяете ей в деликатных делах.
Ваш покорный и смиренный слуга
Дрессер»
Покорный – возможно. Смиренный? Никогда!
Ему есть что ей рассказать – и она поняла вдруг, что ей сейчас нужнее всего. Ей надобно, чтобы он сказал нечто куда более важное.
– Мне нужно одеться. Джейн, какие платья мы привезли?
– Не было времени уложить много нарядов, миледи. Есть синее люстриновое, есть желтое с вышитым узором в виде веточек, есть камчатное в цветочек… Ну и то самое, простенькое, в котором вы были вчера и позавчера.
Джорджия хотела было выбрать «то самое, простенькое» – в наказание себе самой, – однако передумала:
– Желтое, Джейн. И отпори, пожалуйста, эти дурацкие кружева с корсажа. Мне незачем больше изображать шестнадцатилетнюю дурочку.
Вскоре Джорджия уже осматривала в зеркале желтое платье – то самое, в котором она была на музыкальном вечере в салоне у леди Дженнет. Теперь оно прекрасно подчеркивало пышную грудь, но на шею она решила повязать льняную косынку, чтобы уместнее выглядеть днем. Волосы, причесанные очень просто, она убрала под маленькую простенькую шапочку.
Джорджия хотела было надеть траурный браслет, но передумала, решив, что это будет чересчур театральный жест, и положила его подле миниатюрного портрета Дикона. Ах, лучше бы ему было жениться на другой! Но изменить ничего уже нельзя, в ее власти было только сделать все, чтобы покарать его убийцу, чего бы это ей ни стоило. Она всем сердцем желала, чтобы графа Селлерби прилюдно пытали перед палатой лордов, а затем повесили на виду у толпы, – и она сделает все, чтобы этого добиться!
Джорджия встретилась с Дрессером в небольшом кабинете, но ей показалось, что там ужасно душно, она даже начала задыхаться.
– Давайте поговорим на свежем воздухе, – сказала она. – Можем прогуляться в парке.
– Как пожелаете, мадам, – поклонился Дрессер.
На свежем воздухе Джорджии тотчас стало легче, но от малейшего ветерка она зябко ежилась, хотя было очень тепло.
– Расскажите мне все, что узнали про дуэль, – попросила она. – Без утайки.
– Но зачем вам это?
Они шли по дорожке, по обе стороны которой красовались прелестные клумбы. Цветы были яркие, праздничные, но ей было сейчас все равно, так что они вполне могли быть грязно-серыми.
– Мне необходимо понять, что произошло. Нужно уложить все это в голове.
– Куда лучше было бы, если бы вы вовсе выкинули эти мысли.
Джорджия подняла глаза на Дрессера.
– Как это возможно? Расскажите мне все, Дрессер.
– Меня там не было.
– Но вы же понимаете, как все было! Вы много думали над этим и все поняли.
Дрессер тяжело вздохнул:
– Возможно. Вы уверены, что хотите это знать?
– Да, – твердо ответила Джорджия. – Начнем с момента ссоры.
– Но помните: все это мои домыслы, не более. Компания провела день, гоняя на фаэтонах и периодически прикладываясь к горячительному. А вечером они ужинали и снова много пили. Ванс съязвил на тему неловкости Мейберри в управлении фаэтоном. Вышла небольшая ссора, однако она усугубилась – возможно, потому, что Ванс в разговоре оскорбил вас. Это мог быть дурацкий каламбур про кобылу и умение с ней обращаться…
