— Вам письмо, мисс Слейд! — повторил он громче.
Я думала о Поле, размышляя над тем, могла ли бы я жить как монахиня, пока он не поклялся бы мне в том, что не будет больше спать с Сильвией. Но ведь этого никогда не случится, потому что он никогда не поддастся ни на какие уговоры. У меня нет иного выхода, как потихоньку вернуться домой, без него, хотя, возможно, я и могла бы сохранить остатки своей гордости, оставаясь в Нью-Йорке до конца намеченного срока, чтобы как следует изучить рынок косметики, как обещала своим друзьям. Но нет, если бы мне при этом и удалось сохранить свое лицо, то мое психическое здоровье наверняка было бы расстроено, и мне просто нужно уехать, пока я еще способна показать ему спину.
Совершенно обессиленная, я разорвала конверт и вынула письмо.
«Моя драгоценная Лесбия, — писал Пол в классическом стиле нашей былой переписки, — я увез Элана с Мэри в наш номер в «Плаза» на ленч, в искупление того, что утром нарушил их завтрак. Не пожелаете ли присоединиться к нам? С глубоким раскаянием, Катулл».
— О, Боже, — вырвалось у меня, а колени, казалось, вот-вот подогнутся, и я рухну на пол. Я подумала о том, что мне следовало отказаться от второго мартини. — О, Господи!
— И это тоже вам, мисс Слейд, — ухмыльнулся дежурный, извлекая из-под стола целый сноп алых роз.
О нет! К моему отчаянию, я увидела среди стеблей визитную карточку. Понимая, что единственное, что мне следовало сделать, это разорвать ее не читая, я без колебаний прочла:
«Da mi basia mille…»[19]
Я была совершенно не в состоянии справиться со всеми многочисленными поцелуями, которых поэт требовал от своей Лесбии, и войдя нетвердыми ногами в квартиру, сунула розы в воду и свалилась на софу. Я стала рвать на куски карточку, но это ничего не изменило. К этому времени мое страстное желание стало невыносимым, и, трижды громко помянув дьявола, я переоделась в крепдешиновое платье, надела шляпу от Милэна и с упавшим сердцем отправилась в «Плазу».
Они сидели в номере вокруг стола, и Элан с Полом наперебой читали детские стишки. Измазавшийся от уха до уха в шоколаде, Элан восседал на коленях у Пола, а Мэри, с порозовевшими щеками, сидела с прямой спиной перед пустым бокалом из-под шампанского. Четвертый участник этой компании, телохранитель Питерсон, извлекал из ведерка со льдом бутылку, чтобы предложить ей еще. Мэри нравился Питерсон. Я видела, как они смотрели друг на друга, а Элан весело повторял:
— Жених и невеста, жених и невеста!
Питерсон густо покраснел.
— Мисс Окс, не пойти ли нам с вами и с Эланом, побродить по парку?
Мэри, в свою очередь, залилась краской и горячо ответила, что это очень мило с его стороны. Элан слез с колен Пола, утерся салфеткой, и, напевая песенку, зашагал перед ними.
Дверь закрылась. В глазах Пола разгорались искры.
— От Катулла до детских песенок! — улыбаясь, заметил он. — Какой большой путь прошли мы за четыре года!
Я заставила себя произнести:
— Я возвращаюсь в Англию, Пол.
— Дорогая моя, разумеется! Разве я имею право отговаривать вас? В конце концов, вы ведь мне не жена! Я не могу ни приказывать вам, ни ожидать от вас, чтобы вы кротко уступали моим желаниям! Но прежде чем рваться обратно в Англию, хотя бы выпьем вместе немного шампанского за ваш отъезд!
— Я не лягу с вами в постель, вы же это прекрасно знаете.
— Разумеется, нет.
Он элегантно смахнул салфеткой несколько крошек и обвил руками мою талию.
— Мне все равно, сколько роз вы мне пришлете. Безразлично, сколько процитируете стихов Катулла. Пока вы живете с другой женщиной, я не могу иметь с вами ничего общего. Это дело принципа.
— Я глубоко убежден в значении принципиальности, — ответил Пол, нежно направляя меня в сторону спальни.
— Если вы думаете, что я лишь очередная слабая самка, не способная сказать вам «нет»…
— Увядшая викторианская героиня? Но это же совсем не ваш стиль, дорогая!
— Полно, бросьте это, Пол, чего вы от меня хотите? — яростно закричала я, когда он закрыл за нами дверь спальни и принялся расстегивать мое платье. — Я категорически не расположена разрешить вам приготовить ваше скотское лакомство и проглотить его! Почему вы позволяете себе жить с нами обеими сразу?
— Я вовсе не хочу жить с вами обеими сразу.
— Тогда чего же вы хотите?
— Я хочу снова в один прекрасный день увидеть Мэллингхэм, — ответил Пол, опускаясь вместе со мной на кровать. — Я хочу видеть, как сияет солнце на пустынном пляже в Вэксхеме, как ветер шевелит камыш на озере Хорси, и плыть под парусом по Мэллингхэмскому озеру к самому прекраснейшему из всех домов на свете.
По моему лицу заструились слезы.
— Ах, Дайана! — воскликнул он со своим самым страстным и романтическим энтузиазмом. — Можете ли вы понять, как часто я мечтаю о возвращении в Мэллингхэм? Сильвия сейчас должна быть для меня на первом месте, как вы были для меня на первом месте в тысяча девятьсот двадцать втором году, но когда это снова окажется осуществимым, неужели вы действительно думаете, что я смогу пренебречь новой возможностью путешествия по обочинам времени?
— Но, Пол, вы просто не желаете смотреть в лицо действительности… этого же никогда не будет, и мы все останемся в проигрыше!
— Вот единственная действительность, которая меня сейчас волнует, — проговорил он, притягивая меня к себе.
— Но я проигрываю, проигрываю, проигрываю…
— Нет, — отозвался Пол. — Вы выиграли, Дайана. Вы выиграли.
А потом, когда его плоть мягко скользнула по моей, я позабыла обо всех своих скомпрометированных принципах в экстазе своей Пирровой победы.
Как-то вечером я сказала Полу: «Я все же уеду домой в конце июня» — а когда он ответил: «Я понимаю, что в один прекрасный день вы должны будете уехать, и вынужден с этим считаться» — я подумала, этим ответом он ничего не добавил к сказанному мною. Холодным умом мы могли верить нашим словам, в эмоциональном же плане каждый из нас верил во что-то еще.
Логика здравого смысла говорила мне о том, что он ничего не пообещал, и все же, несмотря на это, я была искренне уверена — он надолго вернется в Мэллингхэм. Призрак Сильвии отступал. Та же логика подсказывала, он никогда с нею не расстанется, но теперь я уже не обращала на это внимания, еще раз убедив себя в том, что, вернувшись в Мэллингхэм, он уже никогда больше не сможет оттуда уехать. Подобно Полу, я потеряла чувство реальности и точно так же, как он, верила, что он в долгу перед Сильвией и его честь требовала оплатить этот долг, так же как его честь не позволяла ему быть несправедливым со мной. Я снова и снова говорила себе, что Сильвия для него представляет едва ли больше, чем работающую бесплатно секретаршу. Она не имеет для Пола такого большого значения, чтобы долго удерживать его.
